Русский роман, или Жизнь и приключения Джона Половинкина - Страница 1

Ранним холодным утром начала октября 1891 года к каменному крыльцу дома князя Чернолусского подкатила коляска с измученной пегой кобылой. Глядя на побитый верх коляски и кобылу, обреченно замершую под дугой, точно преступник под ножом гильотины, посторонний решил бы, что к их сиятельству в неурочное время приехал дальний родственник просить о помощи, будучи заранее уверен, что ему не только откажут, но и не пустят за порог.

Вслед за коляской на въезде в усадьбу меж двух облупившихся белых столбов показалась повозка, набитая мокрой, схваченной морозцем соломой, с набросанными поверх старыми шкурами, рогожами и еще какой-то дрянью неизвестного происхождения. На передке уныло торчал сонный возница, тоже изрядно подмороженный первым октябрьским утренником. Парень клевал сизым распухшим носом и давно не правил вожжами, а только держался за них для равновесия.

Наконец появился третий участник печального кортежа — жеребенок с желтой гривкой и темной полосою вдоль хребта. Последние два часа он отчаянно пытался догнать мать-кобылу и теперь мелко дрожал от страха и обиды. Он так изнемог, что не почуял воздуха родной усадьбы. Путь казался ему бесконечным, но оставалась надежда, что догони он мать, и дорога опять станет широкой и звонкой, как грунтовое шоссе, на которое они выбрались поздней ночью. Как весело ему бежалось тогда возле материнского хвоста под яркими осенними звездами! Но на рассвете погасли звезды, кончилось шоссе, пошли распаханные под зиму поля, и на узкой дороге кучер, злобно выругавшись, отогнал его кнутовищем. Спотыкаясь тонкими ногами среди крупных комьев земли с вмороженной в них колючей соломой, жеребенок рванулся, стараясь поравняться с матерью, но оказался позади повозки, которую тащил не знакомый ему черный и страшный битюг. Битюг лениво переставлял ужасные толстые ноги с грязными свалявшимися щетками и не собирался уступать жеребенку дороги. К тому же от повозки шел резкий, пугающий запах.

А мать все бежала и бежала впереди битюга, словно заигрывала с ним, заманивала в родные места. И жеребенок, не успевая за ними, чувствовал себя лишним в этой чужой взрослой игре.

— Русский? Не может быть!

— Почему?

— Вы не похожи на русского.

Самолет «Боинг-777» компании «American Airlines», вылетевший рейсом «Нью-Йорк — Москва», неторопливо набрал высоту и неподвижно повис над Атлантикой. Океан штормило, но сверху это была лишь рябь на бескрайней луже.

В хвостовом отсеке разговорились двое: полноватый юноша в черном костюме и широкополой шляпе и неопределенного возраста господин в шортах и майке с эмблемой «Chicago Bulls». Шляпа и костюм странно не сочетались с чистеньким, будто вылепленным из нежного розового воска лицом молодого человека, с его простоватым веснушчатым носом, безвольным подбородком, покрытым цыплячьим пухом, и роскошными ресницами, из-за которых по-женски томно смотрели серые, большие, внимательные глаза. Казалось, накануне рождения мать-природа сомневалась, какой пол определить своему творению. Вот и вышло ни то ни сё, ни парень, ни девка, серединка на половинку.

Господин, напротив, имел внешность решительную и мужественную. Его светлые, курчавые, коротко остриженные волосы, загоревшее лицо и властная линия губ выдавали в нем если не пожилого плейбоя, то, во всяком случае, мужчину хорошо и со вкусом пожившего. Его слова и жесты были развязны, но точны. Он играл с юношей, словно кот с мышью.

— Ну какой вы, батенька, русский! Вы типичный молодой янки, приятель! Хорошо говорить по-русски еще не значит быть русским. Ваши родители эмигранты? Как странно вы одеты! Как мормон. Вы, случайно, не протестантский проповедник? Кстати, первый американец, с которым я познакомился, был протестантский проповедник. Я этого не знал и по нашей скверной привычке стал его пытать, чем он зарабатывает. Он смотрел на меня таким же взглядом, как и вы.

Юноша промолчал.

— Тот проповедничек, — с веселой злостью продолжал господин, — оказался нормальным парнем и не дураком выпить. Я его спросил: кому он проповедует? Оказалось, грекам. Почему грекам? Черт догадал его с умом и талантом попасть в Грецию. Других вакансий не нашлось. Это у них называется «работать в восточном дивизионе». Кстати, он признался, что не знает греческого языка. Ни бум-бум. Разве это не замечательно?

— Нет, — неожиданно твердо возразил молодой человек. — Это не замечательно. Он обязан был выучить греческий язык.

— Зачем? — игриво поинтересовался господин.

— Все должны хорошо делать свою работу, — заволновался юноша. — Миссионерская служба — это ответственная работа. Мы открываем школы, больницы, помогаем одиноким старикам, бездомным…

— Кто это «мы»?

Юноша растерялся.

— «Мы» — это Соединенные Штаты Америки, — наконец отчеканил он, и в глазах его вспыхнуло нечто вроде патриотического восторга.

«Эк тебя накачали, любезный!» — подумал господин.

— Вы живете в Москве? — спросил юноша.

— Да, но родился в Рыбинске. Там и теперь живет моя старушка, у которой я бываю гораздо реже, чем в США. Однако я не представился. Лев Сергеевич Барский, профессор русской литературы. Изучаю конец девятнадцатого — начало двадцатого века и эмиграцию. Сейчас возвращаюсь с одной глупой конференции, где за американский счет устроил американцам небольшой политический скандал. И теперь думаю: зачем я это сделал?

— Наверное, вы русский интеллигент…

Барский посмотрел на него с испугом.

— Дорогой мой, не вздумайте в России обозвать кого-нибудь этим неприличным словом! Нынче сказать о порядочном человеке, что он интеллигент, можно лишь в насмешку. Как вас зовут? Откуда вы?

— Джон Половинкин, живу в Питсбурге.

— Половинкин? Хм! Старая русская фамилия. Несколько грустная по смыслу. «Половинками» называли детей от незаконной связи. Кто ваши родители?

— Это вас не касается! — неожиданно грубо ответил юноша, опуская глаза.

— Простите… — пробормотал Барский. — Итак, вы летите в Москву проповедовать. — Он попытался снова настроиться на иронический тон. — Любопытно — что? Вы представляете себе современного русского человека?

— Я полагаю, — важно начал Джон, — что Россия сильно изменилась и сейчас нуждается в людях знающих, способных указать ей верный путь развития.

— Понятно, — оборвал его Лев Сергеевич. — Вы помешались на Горбачеве, как и все американцы. Впрочем, в России и своих дураков хватает. Простите, я не вас имею в виду. Одни считают его ангелом-спасителем, другие — дьяволом. Даже об особой дьявольской отметине на его голове говорят. Хотя это просто родинка, результат неудачного положения ребенка в чреве матери. Если вас интересует Горби, вопросы не ко мне.

— Вы не верите в перестройку?

— Меня тошнит от этого слова! Вы еще скажите: перестройка и ускорение. Как можно перестраиваться и ускоряться одновременно? Самые дремучие коммунисты лучше понимают, что нужно России.

— Это неправда! — воскликнул Джон. — Россия и коммунизм не одно и то же! Это еще Солженицын доказал.

— Ничего он не доказал, — Барский презрительно махнул рукой. — Только еще больше напутал.