Русский флот и внешняя политика Петра I - Страница 4

Все это было до дикости странным, абсолютно ни на что общепринятое не похожим, почти в такой же мере не свойственным обиходу уже покойного тогда Алексея Михайловича, как и здравствовавших современников Петра - Людовика XIV французского, Вильгельма III английского, Леопольда «Цесаря» австрийского или дожа венецианского. Герцен, назвавший Петра «одним из ранних деятелей великого XVIII века», говорил о нем: «Его революционный реализм берет верх над его царским достоинством».

Так было в течение всей короткой и переполненной трудами жизни этого человека. Он безоглядочно рушил все традиции и условности, если они затрудняли хоть сколько-нибудь работу признанную им необходимой.

Петр сам рассказывает, что в Англию он поехал из Голландии только потому, что убедился в недостаточном теоретическом совершенстве «архитектуры и управления корабельного». Узнав, что голландцы больше берут долговременной практикой, Петр очень разочаровался: «Но понеже в Голандии нет на сие мастерство совершенства гиометрическим (sic! - Е. Т.) образом, но точию некоторые принципии, протчее же с долговременной практики… и что всего на чертеже показать не умеют, тогда зело ему (Петру I - Е. Т.) стало противно, что такой дальний путь для сего восприял, а желаемого конца не достиг. И по нескольких днях прилучилось быть его величеству на загородном дворе купца Яна Тесинга в компании, где сидел гораздо невесел, ради вышеписанной причины. Но когда между разговоров спрошен был, для чего так печален, тогда оную причину объявил. В той компании был един англичанин, который слыша сие сказал, что у них в Англии сия архитектура, так в совершенстве, как и другие, и что кратким временем научиться мочно. Сие слово его величество зело обрадовало: по которому немедленно в Англию поехал, и там чрез четыре месяца оную науку окончал»⁴.

Вернувшись из-за границы с громадным запасом новых и ярких впечатлений, с разнообразными и обильными сведениями (особенно в корабельном деле), Петр был сначала поглощен страшным стрелецким «розыском», затем долгими и нелегкими дипломатическими переговорами в 1699 и 1700 гг. Напрасно впоследствии Карл XII велел колесовать и затем четвертовать лифляндского дворянина Паткуля, обвиняя именно его в организации русского участия в антишведском союзе 1700 г. Петр ни в каких паткулях не нуждался, чтобы воспользоваться удобным случаем для выступления против шведов. Вопрос ставился так: или останется в силе Столбовский договор 1617 г., навязанный шведским королем Густавом-Адольфом Михаилу Федоровичу, и Россия признает нормальной свою полную отрезанность от Балтийского моря, или должна быть предпринята попытка вернуть в русское обладание древние русские земли, когда-то насильственно от России отторгнутые.

И Петр вступил в союз с Данией и с Речью Посполитой, поставив себе цель утвердить русское владычество на побережье Балтийского моря, чего бы это ни стоило.

Думный дьяк Емельян Украинцев, ведший в Константинополе мирные переговоры с турками в 1699 г., и Дмитрий Голицын, его преемник, в 1700 г. шли на отказ от самого серьезного русского требования: отказались от права плавания судов по Черному морю, лишь бы поскорее обеспечить за царем свободу рук в начинавшемся великом состязании на Севере.

Мир с Турцией был подписан.

В 1700 г. началась Северная война. В Европе почти одновременно возникла разорительная, долго ничем окончательно не решавшаяся война двух коалиций, из которых в центре одной были Франция и Испания, в центре другой - Габсбургская монархия и Англия. Вождь первой коалиции Людовик XIV и вождь второй коалиции английский король Вильгельм III (он же штатгальтер Голландии), конечно, не прочь были получить (каждый для своей группы) нового союзника в лице далекой России. Петр мог, воюя, например, против Австрии или Бранденбурга, этим самым помочь Людовику XIV; он мог, с другой стороны, воюя против Швеции, подорвать значение и силу шведского союзника Франции и этим помочь Англии и Голландии. Военная мощь России в тот момент расценивалась, правда, не очень высоко, но все-таки о возможности использовать московскую державу явственно продолжали думать в обоих лагерях. Но вот пошли по Европе слухи о тяжелом поражении русских под Нарвой 18 ноября 1700 г. Шведы не пожалели труда на то, чтобы расписать с самыми живописными подробностями, в ярчайших красках, эту победу своего короля. В Европе говорили не только о полном разгроме русских сил, но и об отсутствии всякой дисциплины в их среде. Подвиг «молодого шведского героя», Карла XII, которого очень торопившиеся льстецы поспешили произвести в Александры Македонские, восхвалялся на все лады.

Впечатление от Нарвы держалось долго. Можно сказать, что в течение восьми лет и семи месяцев, отделявших «первую Нарву» от Полтавы, дипломатия руководящих европейских держав оставалась под властью этих воспоминаний. И замечательно, до какой степени туго и трудно эти воспоминания уступали место новым, казалось бы, капитально важным фактам, имевшим отнюдь не меньшее значение, чем Нарвская битва. Во-первых, войну за Балтику русские продолжали с неслыханным упорством. Во-вторых, в 1704 г., после шестинедельной бомбардировки, русская армия штурмом взяла эту же Нарву и истребила или взяла в плен почти весь шведский гарнизон, после чего вся Ингерманландия попала в руки Петра. В-третьих, разгром 28 сентября 1708 г. лучшего из шведских генералов - Левенгаупта - под Лесной, причем Левенгаупт, потерявший всю артиллерию и все с громадными трудностями и затратами собранные запасы, поставил этим Карла XII в явно критическое положение. Мы называем те блестящие русские победы, из которых битва 1704 г. («вторая Нарва») не уступала по своим размерам и результатам нарвской победе шведов в 1700 г. («первой Нарве»), а битва под Лесной решительно превосходила шведский успех 1700 г. Об этих сражениях в Европе знали и все-таки их глубокого смысла и последствий еще не хотели учесть по достоинству, все продолжали толковать о шведском Александре Македонском. Легкие победы Карла над поляками и саксонцами еще более ослепляли его хвалителей. «Мой брат Карл хочет быть Александром, но не найдет во мне Дария», - отозвался Петр на этот доходивший до него гул европейского «общественного мнения» и хвастливые шведские уверения в близком завоевании Москвы.

С первых же лет Северной войны постройка флота, проходившая в неимоверно трудных условиях, не переставала оставаться в центре внимания правительства. Создавая армию, вводя первые необходимейшие государственные преобрзования, Петр, прекрасно понимавший, что без морской силы и шагу не ступить на Балтике, взвалил всю тяжесть поспешного сооружения флота на плечи народа. «Морским судам быть!» Эти памятные слова постановления 20 октября 1696 г. ярким маяком стояли всю жизнь перед Петром и его сподвижниками.

Каждую копейку Петр экономил для флота, т. е. экономил то, что возможно было урвать от армии, от укреплений на о. Котлин, от построек в Петербурге. Мало было тогда у него серебра, и царь грозно напоминал строителям судов и организаторам флотских экипажей, что сурово будет расплачиваться за упущения: «…Когда спросил о экзерциции, на что он отвечал, что она не единожды не была (которое зело мне неприятно и не знаю для чего то главное дело ради младых матросов забвению предано) и отговаривался будто для того, что все корабли и шнявы, кроме двух негодны к ходу; но сие есть великой важности; ибо я буду оное свидетельствовать, и аще не так найдется (курсив мой - Е. Т.), то не легко плачено будет (ибо не добро есть брать серебро, а дела делать свинцовые)».¹ Так грозил «нелегкой» расплатой царь в письме к вице-адмиралу Корнелию Ивановичу Крюйсу 11 октября 1705 г. Он сидел в городе Гродно, был занят военной тревогой, следил за намерениями и передвижениями Карла XII, но не забывал о далекой Неве, Финском заливе и недостаточной выучке «младых матросов». Подчеркнутые мной слова очень характерны для служебного стиля Петра: много тратя на флот, Россия вправе была за свое «серебро» требовать от морских командиров дел «несвинцовых».