Русский дневник - Страница 8

Наша заявка на получение виз своевременно ушла в Москву, и через разумное время мы получили ответ. Я пришел в российское консульство в Нью-Йорке, где генеральный консул мне сказал:

– Мы согласны, это хорошая идея, но зачем вам брать фотографа? У нас в Советском Союзе есть много фотографов.

– Но у вас нет Капы, – ответил я. – Если уж делать такую книгу, то нам с ним вместе, в сотрудничестве.

Итак, было проявлено некоторое нежелание впускать в Советский Союз фотографа, но никто не мешал приехать мне. Это показалось нам странным, ибо цензура может проконтролировать фотопленку, но не ум наблюдателя. И тут стоит рассказать об одном наблюдении, которое подтверждалось в ходе всей нашей поездки. Оказывается, фотоаппарат – один из самых пугающих видов современного оружия, особенно для людей, которые были на войне, которые подвергались бомбардировкам и обстрелам. Ибо за любой бомбежкой неизменно стоит фотография. За разрушенными городками, городами и заводами стоит аэрофотосъемка или карта, которую нарисовал шпион – как правило, с фотоаппаратом. Поэтому фотоаппарат – это опасный инструмент, а человек с фотоаппаратом сразу становится подозрительным, и все смотрят, куда он идет. Не верите? Попробуйте появиться с фотоаппаратом Kodak Brownie № 4 где-нибудь рядом с Ок-Риджем[5], или с Панамским каналом, или едва ли не в любой из ста наших зон, где проводятся какие-то эксперименты. Сегодня в сознании большинства людей фотоаппарат – это предвестник разрушения. Он подозрителен, и это заслуженное мнение.

По-моему, ни Капа, ни я не надеялись, что у нас получится сделать то, что мы задумали, и то, что это удалось, стало для нас такой же неожиданностью, как и для всех остальных. Мы очень удивились, когда получили визы, и устроили по этому поводу маленький праздник вместе с Уилли, который стоял за стойкой бара. Но в этот момент со мной произошел несчастный случай, я сломал ногу и два месяца лежал без движения, а Капа тем временем собирал свою аппаратуру.

Ни один американец на протяжении уже многих лет не приезжал в Советский Союз для профессиональной фотосъемки, поэтому Капа хотел запастись лучшей фототехникой и продублировать ее на случай, если что-то потеряется. Конечно, он приготовил Contax и Rolleiflex, которыми пользовался во время войны, но добавил к ним немало нового. Он вообще набрал очень много всего и так много пленок и ламп, что перевес багажа на полет через океан обошелся ему в три сотни долларов.

С момента, когда стало известно, что мы собираемся в Советский Союз, нас засыпали советами, предупреждениями и предостережениями. Надо сказать, в основном они исходили от людей, которые никогда там не были.

Пожилая женщина с ужасом в голосе говорила нам:

– Да вы там сгинете, сгинете, как только перейдете границу!

И мы ответили, стремясь к репортажной точности:

– А вы знаете кого-то из пропавших?

– Нет, – отреагировала она, – сама я не знаю никого, но пропало много, много людей.

– Вполне может быть, но вы можете назвать хоть кого-то из пропавших? Или, может быть, вы знаете кого-нибудь, кто знает тех, кто исчез? – настаивали мы.

– Да тысячи исчезли, – не унималась она.

А один человек с ироничным взглядом, со знанием дела поднимавший брови, тот самый, кто два года назад в клубе Stork излагал общий план высадки в Нормандии, сказал нам:

– Ясно, что у вас все как надо с Кремлем, иначе бы они вас не пустили. Купили они вас, это точно.

– Нет, насколько нам известно, они нас не купили. Мы просто хотим сделать репортаж, – ответили мы.

Он поднял глаза и бросил на нас косой взгляд. Он верил в то, во что верил. Человек, который два года назад знал, что было на уме у Эйзенхауэра, теперь твердо знал, что на уме у Сталина.

Один пожилой джентльмен покивал головой и заявил:

– Они будут измываться над вами, вот что! Они просто бросят вас в какую-нибудь ужасную тюрьму, будут мучить вас, будут выкручивать вам руки, будут морить вас голодом, пока вы не скажете все, что им нужно.

– Но почему? Чего ради? Зачем это им? – поинтересовались мы.

– Да они со всеми так поступают, – ответил джентльмен. – Я сам недавно читал об этом в какой-то книге.

Некий весьма важный бизнесмен предложил нам:

– В Москву едете, да? Так возьмите с собой пару бомб и сбросьте их на этих красных, этих сукиных сынов!

Нас завалили советами. Рассказывали, какую еду с собой брать, чтобы не умереть с голоду, как держать постоянную связь, как тайно вывезти готовый материал. Невероятно трудно было объяснить этим людям, что все, что мы хотим сделать, – это рассказать о русских: как они выглядят, что носят, как работают, о чем говорят русские, работающие на земле, что они делают для восстановления разрушенной части своей страны. Мы обнаружили, что тысячи людей страдают от острого «московитиса» (acute Moscowitis) – заболевания, при котором человек отбрасывает очевидные факты и готов поверить в любую чушь. Потом, конечно, мы поняли, что и русские страдают от схожего расстройства под названием «вашингтонитис» (Washingtonitis). Обнаружилось, что, как мы считаем русских рогатыми и хвостатыми, так и русские полагают, что у нас растут рога и хвосты.

– О, эти русские, – рассказывал нам один таксист. – У них мужчины и женщины купаются вместе, да еще и голыми.

– Да ну?

– Да точно. А это так аморально!

При дальнейших расспросах, правда, выяснилось, что человек прочитал заметку о финской бане. Но он сильно переживал, что именно русские так себя ведут.

После прослушивания всей этой информации мы пришли к выводу, что мир небылиц, описанный в книге «Приключения Сэра Джона Мандевиля»[6], никуда не исчез, что этот мир двуглавых мужчин и летающих змей по-прежнему существует. Действительно, за время, пока мы были вдали от дома, тут появились летающие тарелки – что только подтверждает незыблемость нашего тезиса. Нам кажется, что сейчас самая опасная тенденция в мире, – это желание верить слухам, а не собирать факты.

Итак, мы ехали в Советский Союз, вооруженные лучшей коллекцией слухов, которые когда-либо были собраны в одном месте, и потому решили: если в нашей книге и появится слух, то он будет назван именно слухом.

Завершалась подготовка финальными коктейлями от Уилли в баре Bedford. За прошедшее время Уилли стал в нашем проекте постоянным партнером, тем более что его Suissesses становились все лучше и лучше. Он тоже дал нам совет, и это был лучший совет из всех, что мы слышали. Уилли хотел присоединиться к нам, и однажды это радостное событие произошло… Он сделал для нас супер-Suissesse, приготовил один коктейль для себя, и мы наконец поняли, что все готово.

– За стойкой бара, – сказал Вили, – я научился много слушать и мало говорить.

В течение следующих нескольких месяцев мы часто вспоминали Уилли и его Suissesses.

Вот так это начиналось. А закончилось… Капа привез из поездки около четырех тысяч негативов, я – несколько сотен страниц заметок. Мы думали, как описать эту поездку, и после долгих обсуждений решили просто рассказать все как было: день за днем, встречу за встречей, картину за картиной, без разделения на темы и предметы. Мы пишем о том, что сами видели и слышали. Я понимаю, что это противоречит подходу, принятому у большей части современных журналистов, но именно поэтому мне будет легче писать.

И вот что с нами приключилось. Это рассказ не о России, а о нашей поездке в Россию.

Из Стокгольма мы послали телеграмму Джозефу Ньюману, главе бюро Herald Tribune в Москве. Мы сообщили расчетное время прибытия, попросили встретить нас на машине и заказать номер в гостинице. Маршрут у нас был такой: Стокгольм – Хельсинки – Ленинград – Москва. В Хельсинки мы должны были пересесть на русский самолет, поскольку ни одна иностранная авиакомпания в Советский Союз не летала. Блестящий, сияющий чистотой шведский авиалайнер перенес нас через Балтику и Финский залив в Хельсинки, а хорошенькая шведская бортпроводница угостила замечательными шведскими закусками.