Русские полководцы XIII-XVI веков - Страница 37

Рано утром 14 июля Холмский приказал войску переправляться через Шелонь и с ходу ударить на врага. Небольшое, но дружное, закаленное в боях с литовцами и татарами московское войско, воодушевленное решимостью своего предводителя, с воем и свистом обрушилось на растерявшихся, оробевших новгородцев. Передовые ряды дрогнули и, сминая задние, обратились в бегство. Вскоре битва превратилась в кровавую вакханалию. Примечательно, что в суматохе бегства новгородцы сводили счеты друг с другом: так велика была тайная ненависть всех ко всем, словно чума поразившая жителей великого города. "Полки великого князя погнали их (новгородцев. — Н.Б.), коля и рубя, а они и сами в бегстве друг друга били, кто кого мог", — сообщает московский летописец (10, 391). На берегу Шелони осталось лежать около 12 тыс. новгородцев; более двух тысяч было взято в плен.

Гонец, принесший весть о победе на Шелони, нашел Ивана III в погосте Яжелбицы, неподалеку от Валдая. В ту эпоху радостные события увековечивали постройкой храмов в честь святого, память которого по церковному календарю — месяцеслову — приходилась на день, когда случалось это событие. Иван III, узнав о победе на Шелони, дал обет выстроить в Москве храм во имя апостола Акилы, "единого от 70", т. е. одного из 70 учеников Христа. Память его праздновалась 14 июля. В свою очередь, князь Холмский и его соратники дали обет построить храм во имя Воскресения Христова, так как 14 июля было воскресным днем. Оба храма были вскоре возведены как приделы у Архангельского собора Московского Кремля.

27 июля Иван прибыл в местечко Коростынь близ устья Шелони. Вскоре сюда же явились новгородские послы с предложением мира. Условия, выдвинутые победителями, были достаточно мягкими: новгородцы присягали на верность Ивану III и выплачивали ему контрибуцию–16 тыс. серебряных новгородских рублей. Внутреннее устройство Новгорода оставалось прежним. Но конец его уже был недалек.

14 июля 1471 г. князь Даниил Холмский своим мечом перевернул еще одну страницу русской истории. Битва на Шелони не привела к немедленному присоединению Новгорода к Московскому государству. Это случилось лишь семь лет спустя. Однако именно она надломила волю той части новгородцев, которая не хотела подчиниться диктату Ивана III. Во время похода Ивана III на Новгород в 1477–1478 гг., завершившегося падением боярской республики, новгородцы уже не пытались сразиться с москвичами в "чистом поле". Нескольких уроков "московского боя", преподанных им Холмским, оказалось вполне достаточно для того, чтобы убедить самых рьяных в бесполезности вооруженного сопротивления.

Понимал ли сам Холмский историческое значение своей победы? Конечно, понимал: чего стоили одни только торжественные проводы войска в Москве! Но, несомненно, он размышлял и над причинами своего удивительного успеха: имея около 5 тыс. воинов, он разгромил на Шелони 40-тысячную новгородскую рать. Такую удачу нельзя было объяснить одним только смелым натиском москвичей, талантом их предводителя. Разумеется, на исходе битвы сказался и состав новгородского войска: ополченцы по своим бойцовским качествам уступали профессионалам-москвичам. Однако главная причина, заключалась в том, что новгородцы не видели перед собой цели, во имя которой стоило бы жертвовать жизнью. Война с Иваном III воспринималась ими как боярская затея, расплачиваться за которую приходилось им. Призыв постоять "за святую Софию, за Великий Новгород" не находил уже отклика в их сердцах. И на то были свои глубокие причины…

Новгород никогда не был русским Эльдорадо. Богатства нескольких боярских кланов, добытые за счет земельной ренты, размеры которой ограничивались низким плодородием северных полей, и торговли продуктами лесных промыслов, могли выглядеть внушительно лишь для ограбленных татарами среднерусских князей. Впрочем, и этого было достаточно для того, чтобы вызвать основанную на зависти глухую ненависть неимущих к имущим в самом Новгороде и вне его.

Поляризация нищеты и богатства, вызванная самой природой этих явлений, грозила взрывом. Избежать его можно было двумя способами: накормить голодных или, ужесточив режим власти, заставить их молчать и повиноваться. Первое было невозможно прежде всего из-за недостатка Средств, а также из-за свойственной потомственно богатым людям недальновидности и беспечности; второе не могло быть осуществлено из-за отсутствия единства внутри новгородской знати. Усиление одного клана тотчас сплачивало против него все остальные.

В этой ситуации у имущих оставалось единственное средство: если не предотвратить, то хотя бы отсрочить взрыв всеобщей ненависти — социальная демагогия. Освященная традицией и оправленная в живописный ритуал, она имеет удивительную власть над людьми. Новгородские бояре достигли в этом древнем искусстве такого совершенства, что, пожалуй, могли бы давать уроки самым изощренным политикам нового времени.

Во второй половине XV в. вече из народной трибуны превратилось в подмостки для подкупленных боярскими кланами лицедеев. С помощью вече и свободы слова власть имущие умело "выпускали пар" из кипящей ненавистью толпы бедняков. Здесь грозный всплеск социального антагонизма быстро превращался в безопасную для системы в целом свару между конкретными лицами. И даже драки, которыми часто завершались вечевые сходки и в которых "отводили душу", уродуя себе подобных, новгородские бунтари, были необходимым элементом этой отработанной, эффективной системы социального регулирования.

Однако при всех ее достоинствах новгородская политическая система имела один существенный недостаток: она не прибавляла голодным ни куска хлеба. Не осознавая тонкостей игры, народ все отчетливее ощущал, что его дурачат, толкают на путь самоуничтожения. Презрение и ненависть к отдельным личностям, руководившим городом, постепенно перерастали в недоверие к самой системе. И если раньше она казалась людям самой совершенной, почти идеальной, то теперь они все чаще размышляли о преимуществах другой, московской системы власти.

Там, в Москве, власть не пряталась за спинами наемных демагогов, но открыто являла свои деспотический, устрашающий лик. Не думая о том, что скажет толпа, власть для достижения своих целей шла на любые преступления, на нарушение дедовской "старины", традиции — и толпа восхищалась ее победами, склоняла головы перед деспотом.

Могущество московского государя, его военные успехи были сильнейшими доводами в пользу самой системы, главою которой он являлся. Но в этой системе была еще одна привлекательная для новгородцев — и не для них одних! — сторона: деспотизм обеспечивал то, что никогда не могла дать республика богатых и бедных, — равенство. И первый боярин, и последний нищий в равной степени могли стать жертвой государева гнева. Периодическими опалами и казнями знати Иван III и его потомки заботливо поддерживали в народе веру во всеобщее равенство перед государем, перед его справедливым, нелицеприятным судом. Примечательно, что Иван III приказал немедля казнить захваченных в плен после битвы на Шелони четырех знатнейших новгородских бояр; остальные пленные бояре были отправлены в заточение в Москву и Коломну. Иначе обошелся московский государь с рядовыми пленниками: все они были отпущены в Новгород, где поведали о том, как строг государь с боярами и как милостив с простолюдинами.

Следующее лето (1472 г.) было для князя Холмского столь же тревожным, как предыдущее. В конце июля в Москве узнали о предполагавшемся походе на Русь хана Большой Орды Ахмеда (Ахмата). К южной границе были двинуты лучшие боевые силы Ивана III. 2 июля, в самый праздник Положения ризы Богоматери, Холмский выступил из Москвы. Вторым воеводой в войске был его соратник по новгородскому походу князь Иван Стрига-Оболенский. 30 июля из Москвы в Коломну выехал сам Иван III. Нападению татар на сей раз подвергся слабо укрепленный городок Алексин (между Серпуховом и Калугой). Овладев им, татары не смогли, однако, развить успех и проникнуть во внутренние районы страны: на пути их встали подоспевшие московские полки. Не вступая в бой, Ахмат отошел назад в степи.