Русские полководцы XIII-XVI веков - Страница 31

Родители Варфоломея были убеждены в том, что их среднему сыну суждена необычайная судьба. Уже само его рождение сопровождалось чудесными знамениями. Когда мальчику было семь лет, он повстречал таинственного старца, который предрек ему великую будущность. А вскоре он внезапно преуспел в учении, быстро обогнав своих сверстников. Со временем и сам Варфоломей уверовал в свою богоизбранность. Он ощутил в себе силы для подвига, однако еще не знал, что именно он должен совершить. Но чем больше он размышлял над окружавшей его жизнью, чем страшнее была действительность, тем яснее видел он путь, на котором должен был исполнить свое предназначение.

Подобно большинству людей своего времени, Варфоломей познавал мир с помощью традиционных, идущих от Священного писания идей и образов. Чужеземное иго он считал одной из казней Божьих. Всевышний может сменить гнев на милость лишь в том случае, если люди перестанут нарушать его заповеди. Но как заставить людей раскаяться в злодеяниях, начать новую жизнь? Одними лишь словами и увещаниями поделать ничего нельзя. Ведь даже такие прославленные проповедники, как владимирский епископ Серапион, не смогли изменить мир своими пламенными речами. Несомненно, людям необходимо постоянно иметь перед глазами пример для подражания. Таким образцом веры и благочестия в христианстве издавна служило монашество. "Миру свет иноки, инокам свет ангелы", — учил один из отцов христианского монашества Иоанн Лествичник.

Однако русские монастыри в первой половине XIV в. отнюдь не могли служить школой христианских добродетелей. Почти все они находились в городах или рядом с ними. Каждый монастырь имел своего влиятельного покровителя — князя, боярина или архиерея — и существовал главным образом за его счет. В обителях царили произвол и распущенность. О предписанном отцами монашества равенстве братьев никто и не вспоминал. Каждый инок жил в соответствии со своими доходами. Богатые люди, уходившие под старость в монастырь, могли устраиваться там с привычными удобствами.

Хорошо зная быт современных ему русских монастырей, Варфоломей пришел к выводу, что настоящий иноческий подвиг возможен только вне их стен. В его душе зародилось желание вступить на путь отшельничества. Личным примером, полным самоотречением юноша решил осуществить идею об иноческом свете миру. После кончины родителей (около 1337 г.) Варфоломей покинул Радонеж и отправился навстречу своей судьбе.

Он поселился в урочище Маковец — в глухом лесу, примерно в 10 верстах северо-восточнее Радонежа. Со временем он принял монашеский постриг и новое имя — Сергий. Вокруг отшельника собралась небольшая община. Братья построили деревянную церковь во имя Троицы. Благодаря "высокому житию" маковецких иноков их обитель стала известна далеко за пределами Радонежья. Народ высоко чтил игумена Сергия за его бескорыстие, готовность словом и делом помочь каждому обездоленному. Молва разносила весть о чудесах, которые совершал лесной подвижник.

Сам Сергий не гнался за славой чудотворца, пытался помешать распространению такого рода слухов. Однако в этом он был не властен. Людям очень нужна была его сверхъестественная сила. Вокруг Сергия возникло какое-то небывалое духовное напряжение, созданное горячей верой, мольбами и надеждами множества людей. Чуткая впечатлительная натура Сергия должна была бессознательно пойти навстречу общему чаянию. Ему стали слышаться небесные голоса, начали наяву видеться райские птицы и ангелы, а однажды явилась даже сама Богородица в сопровождении апостолов Петра и Иоанна. Сергий уверовал в свою способность провидеть будущее и не раз изрекал то грозные, то радостные пророчества. Во всем этом не было никакого шарлатанства. Человек средневековья, Сергий жил, думал и чувствовал по его законам.

Через всю жизнь Сергий пронес мечту об освобождении Руси от чужеземного ига. В сущности, весь его жизненный путь был посвящен ее осуществлению через снискание монашеским подвижничеством милости Божьей к Русской земле.

17 августа 1380 г. Дмитрий приехал на Маковец. Внезапное появление знатного гостя взволновало монахов. Игумен принял князя с обычным радушием, но без тени подобострастия. Убежденный в равенстве людей перед Богом, он был одинаково приветлив с бездомным странником и хозяином всей Московской Руси.

До поздней ночи просидел Дмитрий в келье у Сергия, рассказывая старцу о своих заботах и тревогах, исповедуясь, как перед причастием. Дмитрий был до конца откровенен с игуменом и высказал заветное: ему нужно было не просто благословение, но и какие-то зримые всем воинам свидетельства того, что великий старец признал борьбу с Мамаем "священной войной". Проводив князя на ночлег, Сергий велел созвать к себе наиболее уважаемых старцев. Глубокой ночью в его келье состоялся монашеский совет…

На следующее утро Дмитрий и его свита присутствовали на литургии, которую служил сам Сергий. День был воскресный, и потому служба отличалась особой торжественностью и продолжительностью. Князь нервничал, спешил назад, в Москву. Однако Сергий уговорил его отобедать в монастырской трапезной, "вкусить хлеба их". Это был не просто жест вежливости. Обед с иноками, за их столом считался своего рода причастием, очищающим от грехов.

Сергий сам подал князю хлеб и соль. Этим двум вещам он придавал особое значение. Хлеб — не только в виде просфоры, но и как таковой — был для него символом самого Иисуса. Он не раз повторял слова Спасителя: "Я есмь хлеб жизни" (От Иоанна, 6, 35). Соль еще с апостольских времен означала благодать. "Слово ваше да будет всегда с благодатию, приправлено солью, дабы вы знали, как отвечать каждому" (1-е Кор., 4, 6). Подавая князю блюдо, игумен произнес: "Хлеб да соль!" Эти слова были его обычным благословением (24, 194). Князь встал и с поклоном принял блюдо.

После трапезы Сергий окропил Дмитрия и его спутников святой водой. Осенив князя крестным знамением, он громко, так, чтобы услышали все, воскликнул: "Пойди, господине, на поганыа половци, призывая Бога, и Господь Бог будет ти помощник и заступник!" Потом, наклонившись к князю, Сергий добавил тихо, так, чтобы слышал он один: "Имаши, господине, победита супостаты своя"* (9, 146)

Игумен подозвал к себе двух иноков. Князь узнал обоих: боярин Андрей Ослябя, ушедший спасать душу на Маковец, и недавно принявший монашеский постриг молодой Александр Пересвет.

Дмитрий с недоумением смотрел на одеяния иноков. Оба были облачены в "шлем спасения" — островерхий кукуль с вышитым на нем крестом. Это был "образ великой схимы". Князь знал, что Сергий не любил давать своим инокам схимы, избегая любого признака неравенства между братьями.

Обращаясь к Дмитрию, Сергий сказал: "Се ти мои оружницы"* (9, 146). И тут князь понял все. Эти два инока и есть то зримое свидетельство благословения, которое он вчера просил у старца. Старец постриг их в великую схиму, и теперь, верные иноческому послушанию, они готовы были следовать за князем на битву. По понятиям иноков схима символизировала доспех, в котором монах выходил на бой с дьяволом.

Дмитрий понял, как много дал ему Сергий в лице этих двух иноков. Пересвет и Ослябя — люди не безвестные. Увидев их, каждый сразу догадывается, кто послал их с княжеским войском. А их необычное одеяние без слов доскажет остальное.

Великий князь осознал и то, как трудно далось это решение старцу, какой подвиг самопожертвования совершил он в эту ночь. Сергий не только посылал своих духовных детей на смерть, но также совершал прямое нарушение церковных законов. Четвертый Вселенский собор в Халкидоне постановил: монах не должен вступать в военную службу. За нарушение этого запрета он подвергался отлучению от церкви. Принцип иноческого послушания перекладывал этот грех на плечи игумена, благословившего своих монахов на пролитие крови. Посылая иноков на битву, Сергий рисковал собственным спасением души.

Низко поклонившись, Дмитрий поцеловал руку игумена, потом выпрямился, глянул в синие, чуть поблекшие от времени глаза Сергия — и, стремительно повернувшись, пошел к воротам. Там, за оградой, его уже ждала собравшаяся в дорогу свита. Стремянный держал наготове княжеского коня. Легко вскочив в седло, Дмитрий с места пустил своего застоявшегося жеребца широкой рысью.