Русские полководцы XIII-XVI веков - Страница 12

И наконец Александр одержал победу — быть может, не менее трудную, чем победа над шведами или немцами. Новгород принял на себя ордынскую дань и выплачивал ее вместе с другими русскими землями вплоть до освобождения страны от чужеземного ига.

Летописец с возмущением отмечает, что новгородские бояре, перешедшие на сторону князя, постарались переложить основную тяжесть ордынской дани на плечи „меньших“, т. е. простонародья. Князю пришлось закрыть глаза на эту несправедливость: мог ли он в критическую минуту выступить против своих союзников-бояр? Да и по самому своему положению Александр, конечно, был ближе к новгородской знати, „вятшим“, нежели к „меньшим“. Он, вероятно, и не представлял мир иначе, как разделенным на „больших“ и „меньших“, богатых и бедных. Таким создал мир Всевышний. И могут ли люди усомниться в мудрости его замысла?

Здесь мы предлагаем читателю отвлечься на время от внешних событий биографии Александра Невского и попытаться увидеть его живым человеком, понять его отношение к происходившим событиям.

* * *

Как часто историкам приходится сожалеть о том, что вещи не могут видеть, слышать, помнить и говорить! Многое могла бы рассказать об Александре Невском знаменитая икона Федоровской Богоматери. Согласно церковному преданию, она была его любимой молельной иконой. Ей доверял он самые сокровенные свои радости и горести. Удивительна судьба этого древнего образа. Кажется, это единственная из великих русских чудотворных икон, оставшаяся в распоряжении верующих. Ее „сродницы“ — Владимирская, Казанская, Смоленская, Тихвинская, Курская, Толгская — сгинули в недавнее лихолетье или стали украшением музейных витрин. И лишь одна Федоровская, почерневшая от времени и неудачных „реставраций“, и доныне посылает луч надежды молящимся ей в старинной костромской церкви Воскресения на Дебре.

Но вещи — даже столь одухотворенные, как эта! — обречены на вечную немоту. Погруженная в золотистое сияние свечей и лампад Федоровская по-прежнему остается таинственно безмолвной. В ее пугающей черноте словно сквозит непроглядный мрак минувшего…

Как понимал Александр окружающий мир и свое место среди людей? В чем видел он свое призвание? Дошедшие до нас письменные источники той эпохи не позволяют дать сколько-нибудь детальный ответ, на эти вопросы. Однако некоторые черты все же угадываются. О многом говорит, например, засвидетельствованная летописями близость Александра с митрополитом Кириллом (1246–1280).

В истории русской церкви Кирилл занимает особое место. Со времен крещения Руси константинопольский патриарх избирал кандидатов на кафедру киевских митрополитов только из числа своих придворных клириков, греков по происхождению. Византийцы очень ценили эту привилегию и не утверждали на митрополию тех кандидатов (русских по происхождению), которых выдвигали русские князья.

Кирилл стал первым русским, утвержденным константинопольским патриархом на киевской митрополии. Его успех был обусловлен целым рядом обстоятельств политического характера — поддержкой могущественного князя Даниила Галицкого, бедственным положением самого патриарха, вынужденного переехать из захваченного „латинянами“ Константинополя в провинциальную Никею, а также установлением монгольского владычества на Руси. Однако не последнюю роль в решении патриарха сыграли, по-видимому, и личные качества Кирилла. Это был человек широко образованный, умный, способный энергично отстаивать интересы православия в эту тяжелую для него пору.

По убедительному предположению исследователей древнерусской литературы, именно митрополит Кирилл был заказчиком „Жития Александра Невского“ (47, 220). Его представления о заслугах князя и значении его деятельности определили идейную направленность произведения.

В соответствии с Божьим промыслом весь жизненный путь князя определялся одной целью — защитой русского православия от угрозы со стороны католичества. Для русского человека той эпохи идея „латинской угрозы“ отнюдь не была книжной, умозрительной. Напротив, она явно „носилась в воздухе“. Не забудем, что весь XIII в. прошел под знаком военно-политического наступления „латинян“. В 1204 г. крестоносцы захватили Константинополь. На Руси все понимали, что совершилось историческое событие — одно из тех, в которых приоткрывается таинственный Божий промысел о всем человечестве. Многие русские летописи включили в свой текст обширную „Повесть о взятии Царьграда“. Ее автор — безымянный русский путешественник, очевидец событий — заканчивает свое произведение горькими словами, звучащими как предупреждение соотечественникам: „Вот так и погибло царство богохранимого города Константинова и земля Греческая из-за распрей цесарей, и владеют землей той фряги“ (8, 113).

Если на юге натиск крестоносцев был остановлен уже в 1205 г., когда болгарский царь Калоян нанес им тяжелое поражение в битве под Адрианополем, то на севере решить эту задачу оказалось значительно сложнее. „Латиняне“ — шведы и немцы — сумели подчинить себе обширные территории, населенные преимущественно „язычниками“, а затем вторглись на территорию православной Руси. Лишь победы Александра Невского в 40-е и 50-е гг. XIII в. остановили „латинян“. В сознании современников, да и его самого, они неизбежно должны были иметь не только военное, но и религиозное значение.

Правильно понять значение, которое придавали современники Александра Невского „латинской“ теме, можно, лишь учитывая и то, что во второй половине XIII в. католические миссионеры активно действовали и на территории собственно Орды. В начале XIV в. здесь существовало 12 францисканских монастырей.

В то время как Александр с мечом в руках защищал Русь и православие от „римлян“, его знаменитый современник князь Даниил Галицкий в 1253 г. принял королевскую корону из рук папского легата и тем самым добровольно признал над собой духовную власть „престола святого Петра“. С точки зрения интересов православия это было явное предательство. Именно поэтому митрополит Кирилл после 1253 г., насколько известно, прекратил всякие связи со своим былым покровителем. Напротив, его дружба с Невским простиралась до того, что в 1256 г. он даже сам отправился вместе с князем в поход на „латинян“, придавая тем самым всему делу характер „священной войны“.

Несомненно, Кирилл всячески поддерживал религиозный энтузиазм Александра, убеждал его в богоугодности борьбы с „римлянами“. После кончины князя митрополит воплотил свой взгляд на него как на Божьего избранника в „Житии Александра“.

Создание жития было необходимым условием причисления к лику святых. Именно эту цель ставил перед собой Кирилл. И если он не смог добиться признания его святости в масштабах всей Руси, то во Владимире-на-Клязьме Александра чтили как святого уже вскоре после кончины.

Составлением жития и прославлением Александра как святого митрополит не только чтил память своего друга и единомышленника. Всем этим Кирилл как бы призывал и других князей следовать примеру Александра — мужественно сражаться против „римлян“ и в награду получить по кончине венец святости.

В то время как борьба с наступлением „римлян“ поощрялась церковью как дело необходимое и „богоугодное“, любое восстание против власти Орды рассматривалось ею как „богоборчество“. Такая позиция церкви определялась многими причинами. Вероятно, определенную роль сыграло то, что монголо-татары во всех завоеванных ими странах — в том числе и на Руси — освобождали священнослужителей от податей и повинностей. Таков был завет самого „Потрясателя Вселенной“ — прозорливого Чингисхана.

И все же основные причины „примиренческого“ отношения русской церкви к монголо-татарам отнюдь не в этом. Было бы неверно думать, что наше духовенство „продалось“ чужеземцам и за дарованные ему льготы верой и правдой служило „поганым“, призывая народ к покорности. Такой взгляд, восходящий ко временам „воинствующих безбожников“, порой еще встречается в научной и научно-популярной литературе.

В действительности позиция церкви объяснялась прежде всего самой реальностью тогдашней Руси. Призыв к восстанию против власти Орды в тех условиях был равносилен призыву к массовому самоубийству. Иное дело — борьба против „римлян“. Жизнь показала, что остановить и разгромить этого врага вполне возможно. Необходимо лишь единомыслие князей, всеобщее единение во имя „святого дела“.