Русские патриархи 1589–1700 гг - Страница 203

«Нашей мерности до этого к тебе, как что творить тебе в Соловецком монастыре, написано. И по времени нынешнем, если Господь восхочет и жизнь дарует, о исправлении чего–либо в том монастыре потщание даст нам сотворить. Прочее, ради всяких случаев ныне и непотребной распри, оставь! В бытность же ныне (у патриарха в Москве. — А. Б.) Соловецкого монастыря архимандрита Фирса о тебе каких–либо злоречий и поношений не слышали… И мы нападствовать ни на кого в благодати Господней не хотим. Но дабы и врачевание благовременно, и ко спасению чего возможно, не за все же оскорбляться подобает. Благодушествуй же паче о Господе!.. А чтобы архимандритам соловецким без присутствия Холмогорского архиерея сюда не ездить — и тому быть не подобает, потому что монастырь великий и случаи различные бывают. А здесь, кто откуда прибудет и чего ради, смотрят».

Афанасий и сам пользовался плодами благодушия Адриана. Например, в 1694 г. он спрашивал у патриарха, каким чином принимать присоединяющихся к Церкви лютеран и кальвинистов, и получил ответ: через миропомазание, как и католиков. Рекомендация архиепископу не понравилась, и он продолжал иноверцев перекрещивать, не вызвав на себя опалы. Позже, в 1697 г., будучи по архиерейской очереди священнослужения в Москве, Афанасий подвергся обвинению со стороны своего ризничего иеродьякона Ефрема.

Бежав «с цепи», бедолага донес в Патриарший разряд, что архиепископ постоянно оскорбляет его, бьет плетьми и тростью. Афанасий пояснил, что наказывал ризничего за пьянство, «хождение по непотребным домам» и растрату. Ефрем, просивший патриарха лучше сослать его в ссылку, чем возвращать к Афанасию, был взят у архиепископа и посажен в московском Новоспасском монастыре «в хлебне на цепи, чтобы всякие монастырские труды работать».

Впрочем, если Афанасий и был временами суров, то относительно людей просвещенных не склонен был предпринимать даже предписанных ему карательных мер. Это хорошо видно из дела еретика Петра Артемьева, к которому и Адриан отнесся удивительно по тем временам мягко [588]. Ужасный донос на дьякона Петропавловской церкви московской Новомещанской слободы поступил от священника этой церкви в 1697 г. Уклонившись в католичество, дьякон решился публично проповедовать свои заблуждения!

В церковных поучениях Артемьев «похвалял в вере поляков», «Отче наш» читал на амвоне по–латински, припав на колена, вместо креста носил католический образок и — о, ужас! — мечтал исповедоваться и причащаться только у иезуитов, изгнание которых из Москвы слезно оплакивал. После таких дел не столь важным казалось, что молодой человек освященный собор называет забором, который перескочить хвалится, а русских патриархов кличет «потеряхами», будто они истинную православную веру потеряли. Бояр и судей еретик, к счастью для себя, «безымянно лаял и бесчинствовал», а пытки раскольников светскими властями сурово осуждал. «И многие во след его уклонились», — заключал доносчик.

Читатель уже, наверно, представил себе возможную реакцию на такое дело патриарха вроде Никона или Иоакима… Но архиерейский престол занимал Адриан, который дал Петру Артемьеву дьяконское место из уважения к его отцу, суздальскому священнику, прекрасно зная об увлечениях сына науками. Артемьев учился в Москве у братьев Лихудов, с одним из них путешествовал в Венецию (1688—1691), где помимо знаний нахватался и католических замашек. Вернувшись в Москву и получив дьяконское место, Артемьев продолжал общаться с ксендзами, а у проезжего из Персии иезуита причащался, называя его не иначе как «апостолом».

И все же Адриан, несмотря на давление со стороны приближенных, не хотел давать ход извету на молодого человека и поощрять доносительство. «Полно мне принемогается, — оправдывался патриарх, — а то бы он давно был отправлен (в ссылку); да так то ему не пройдет у меня, потщусь на него нарочито (специально) собор собрать; если таков и отец, каков сын, то обоих доводится сжечь!» Уловка удалась: через некоторое время Адриан объявил, что решил оставить исправление заблудшего Петра на отца его, хорошего священника. «Про отца его я думал давно и сам послать для него же, дьяконишки, для того (что) добрый человек, сказывают, отец у него».

Артемьев был спасен, но… сам стремился принести себя в жертву. Отцу он написал столь яростно–католическое воззвание, что старик не знал, что делать: разве дать сыну заушину. Тем временем Петр продолжал проповедь, и после второго доноса Адриан счел за благо «сослать» неистовствующего диссидента в московский Новоспасский монастырь. Теперь уже не могли уняться «ревнители благочестия», засыпая патриарха изветами и угрожающими посланиями о погибели православия (кстати, вошедшими в «Щит веры»). В распространение пущено было и некое моление «св. церкви» к Адриану «на еретика Петра раздьякона».

Дело вышло из кабинета патриарха, и, по правилам, он должен был собрать в Крестовой палате собор. В июне 1698 г. заблуждения Артемьева были соборно осуждены, сам он лишен священного сана и сослан в вечное заточение «под крепким началом» Афанасия Холмогорского. В случае нераскаянности еретика следовало упечь в земляную тюрьму на Соловки, но архиепископ Афанасий «едва избавился богохранимо от сетей его», ибо в нарушение соборного постановления «бумаги и чернил отнюдь не давати» приспособил Артемьева к переписке книг.

От наших блюстителей чужого благочестия, однако, ничто и никто ускользнуть не может: Афанасию, спасая репутацию, пришлось спешно отправить Артемьева на Соловки, а вторично собравшийся в Крестовой палате собор окончательно осудил и анафематствовал еретика. Весной 1700 г. Адриан был извещен Афанасием о смерти Петра «в твердом узилище».

Расправа эта, при всей жестокости, хотя бы соответствовала церковным правилам. Чаще духовное лицо, в чем–либо отступившее от принятых государством норм, попадало прямо в застенок, минуя всякие предписанные традицией формальности, вроде предварительного снятия священного сана или расстрижения монахов. Так, в январе 1697 г. угодил на дыбу в Преображенском приказе недавно переведенный келарем в Троицу строитель высокоученого Андреевского монастыря Авраамий, вздумавший критиковать Петра, — в частности, за то, что тот не слушает ни патриарха, ни духовного отца — и давать ему советы относительно реформ. Пыткам подверглись и друзья инока, в том числе монастырский стряпчий.

Монашеский клобук Авраамия произвел на палачей впечатление ровно настолько, что его, не обнаружив заговора против особы государя, заточили в Голутвин монастырь под Коломной, тогда как товарищей «злодея» били кнутом и сослали в Азов. Когда же Авраамий в 1701 г. сумел отправить Петру новое послание, на голутвинского игумена попросту наложили штраф [589].

В 1700 г., когда петровские заплечных дел мастера взялись за Григория Талицкого, проповедовавшего в народе, что Петр I — Антихрист, мучитель, а Москва — Вавилон, Адриан пытался защитить от застенка епископа Тамбовского Игнатия. На сей раз все высшее духовенство во главе с патриархом выступило, по словам князя Бориса Куракина, чтобы арестованный в Тамбове Игнатий не был, вопреки правилам, немедля предан пыткам. Епископ, разумеется, не распространялся об откровениях Талицкого. Вся его вина сводилась к недонесению и сетованиям: «Видим мы и сами, видим мы, что худо делается… Да что мне делать? Один я немощен!»

Мягкий, бесхребетный, по мнению историков, Адриан добился, чтобы Игнатий был допрошен перед ним и получил возможность оправдаться. Царская власть, основываясь только на пыточных речах Талицкого, настаивала на лишении епископа сана и предании его пыткам. Сделать это, ответствовал Адриан, может только собор, который он так и не созвал до самой своей кончины. И после смерти патриарха на соборе нашлись защитники епископа (вроде Нижегородского митрополита Исайи, закончившего жизнь в ссылке). Однако большинство архиереев сдалось. Собором Игнатий был расстрижен, затем пытан и навечно заточен на Соловках [590].