«Русские идут!» Почему боятся России? - Страница 19

Впрочем, события эти были пока еще локальны. Поскольку поддержать бунт большинство башкир, еще не пришедших в себя, опасалось, обоим протестующим, и Дюмею, и Иману, пришлось вооружить «припущенников», не особо того хотевших. Судя по всему, оба смельчака сознавали, что раскачать край будет сложно, и свой расчет строили на опыте предыдущих мятежей, исходя из того, что правительство, уразумев возможную перспективу и не желая доводить дело до крайности, пойдет на переговоры. Логика в таких рассуждениях была. Однако, на свою беду, насмерть обиженные и готовые добиваться своего тарханы не понимали, что мир изменился и теперь все будет совсем иначе…

Происходи все лет на двадцать раньше, местные власти, возможно, попытались бы скрыть от Москвы нюансы и решить вопрос своими силами. Но с Петром шутить такие шутки было себе дороже. Пришлось информировать, и новости царя не порадовали. Тем паче что война со шведами легче не становилась, и на окраинах все чаще звучали призывы «перевести бояр, подъячих и прибыльщиков», усугубленные агитацией староверов против Царя-Антихриста, своими нововведениями, – табаком, бритьем, немецким платьем, – «рушащего дотла веру христианскую». В июле 1705 года в Астрахани вообще начался стрелецкий бунт, причем разведка доносила, что мятежники намерены соединиться с приволжскими кочевниками и «йти Стенькиной дорогой, на верховые города», – то есть вверх по Волге. Неспокойно было и на Дону, где, правда, беспорядки пока что ограничивались грызней «разбойника (еще даже не вора) Кондрашки Булавина» с Изюмским полком, но слишком явно назревало нечто очень неприятное. Рисковать в такой ситуации утратой связи с Сибирью и уральскими заводами (что башкиры вполне могли устроить) было совсем не с руки. В связи с чем Петр, верный привычке не рубить сплеча, не разобравшись досконально, направив умирять Астрахань фельдмаршала Бориса Шереметева, в честности которого не сомневался абсолютно, поручил ему заодно побывать в Казани и выяснить, что там стряслось.

Уже 18 декабря (бунт в крае тлел, не разгораясь) Борис Петрович прибыл в Казань и, не слушая объяснений местных чиновников, вызвал на встречу башкирского старшину Усея Бигинеев, недавно вернувшегося с фронта, где он служил под личным руководством фельдмаршала. Судя по всему, разговор был долгим и откровенным. О чем говорили, неведомо, но по итогам высокий гость, «крепко изругав» коменданта Кудрявцева, приказал выпустить на волю башкирских старшин, арестованных Сергеевым, объявил об отмене всех новых налогов, начале следствия над «злыми» прибыльщиками и «государевом изволении принять челобитную». В качестве жеста доброй воли уфимским воеводой был назначен недруг Кудрявцева и Сергеева дворянин Александр Аничков, которого башкиры знали и уважали. Все это, безусловно, произвело впечатление. Правда, приехать в Казань на переговоры, как призывал фельдмаршал, мятежные и старшины все-таки не рискнули, но задумались всерьез, о чем и сообщили в Казань. После чего Шереметев, укрепив гарнизон на всякий случай четырьмя полками и «крепко указав» местному начальству работать с бунтовщиками мягко, уговорами и мелкими уступками, «ни за что не применяя огня», отбыл усмирять Астрахань, а старшины, от своих людей в Казани прознавшие об этих распоряжениях, собравшись на общий сход, приняли решение идти на мировую.

Требования, изложенные в челобитной, были просты: официально подтвердить, что знаменитый «Указ из 72 статей» – фальшивка и наказать полковника Сергеева за «злое самовольство». На всякий случай разработали и версию, убедительно объясняющую причины возмущения: дескать, Сергеев, находясь при исполнении, приказывал всем называть его не Александром Саввичем, за что грозился повесить, но «царевичем», будучи всего-навсего «кабашниковым сыном», а «башкирцы и татары прознав, что он назывался облыжкою, разбежались в свои деревни и сказали, что не царевич, и оттого де от башкирцов и татар весь бунт зачался». Задумка была, что и говорить, неплоха: самозванство любого вида в те времена считалось серьезным государственным преступлением, очиститься от подозрений в котором считалось почти невозможным, а отказ подчиниться самозванцу, наоборот, мог быть зачтен как очень веское смягчающее обстоятельство. Однако казанское руководство, не чая для себя от следствия ничего доброго, тоже принимало меры.

В первую очередь были отправлены письма «отцу и благодетелю» Александру Меншикову, единственному, чье слово могло перевесить слово Шереметева. Затем Никита Кудрявцев, своей властью и в нарушение приказа фельдмаршала, отменил назначение Аничкова, послав вместо него в Уфу своего ближнего человека Льва Аристова, одновременно запретив башкирам везти царю челобитную, а всем грамотеям Казани, под страхом смерти, писать ее. Тем не менее жалоба, – при помощи Аничкова, расправиться с которым у коменданта были руки коротки, – была составлена, переведена, переписана, и депутация из восьми уважаемых старшин во главе с уже известным нам Дюмеем Ишкеевым отправилась в путь. Однако не прямо в Москву, а в Астрахань, поскольку весь левый берег Волги был перекрыт постами напуганного и озлобленного Кудрявцева. Добрались благополучно и были тепло встречены Борисом Петровичем, который, добавив к челобитной письмо царю с просьбой помочь башкирам, поскольку правда на их стороне, направил ходоков в Москву безопасной дорогой, для верности обеспечив их охраной.

Казалось, все идет как нельзя лучше. Посланцы без приключений добрались до столицы, были мило приняты в нескольких приказах, повидались с думными, у них приняли и челобитную, и письмо фельдмаршала, твердо обещав, что все будет передано адресату, однако с самим Петром, находившимся в тот момент в Смоленске, повидаться не вышло. Забегая вперед, отмечу: и челобитная, и письмо Бориса Петровича до Государя все же дошли. Он их прочитал и срочно вызвал к себе, в штаб действующей армии, обоих фигурантов, Кудрявцева и Сергеева, устроив им жестокий разнос и приказав немедленно отменить фальшивый «Указ», а прибыльщиков примерно наказать, «чтобы оные воры башкорцы довольны были». Вариантов не оставалось. Немедленно по возвращении в Казань комендант запросил старшин о встрече, а получив отказ, отважился поехать в Уфу сам. Но было уже поздно. Говорить с генералом башкиры не собирались. У переправы через Ик сильный отряд башкир перекрыл Кудрявцеву дорогу, передав ему, что на другом берегу его ждет смерть.

«Волкоголовые» уже не хотели мира, и причина на то была крайне веская: делегация Ишкеева так и не вернулась домой. Судьба несчастных сложилась по классической формуле «Жалует царь, да не жалует псарь» – они, прибыв в Москву, сами того не понимая, угодили в жернова разборок между группами поддержки «полудержавного властелина» и фельдмаршала, и «меншиковское лобби» оказалось сильнее. Пока челобитная добиралась до Смоленска, все восемь ходоков были арестованы, закованы в цепи и отправлены в Казань, где «заводчика и ослушника Димейку», как следует помучив, публично повесили перед кремлем, а остальных, тоже помучив, закрыли в подвалах. Никакой вины правительства в случившемся не было, позже виновные были даже наказаны, но в тот момент вера башкир в справедливость властей рассыпалась в прах и по всем четырем дорогам пошли разговоры о том, что «от русских людей нам, башкирам с татарами, жить обидно».

Все началось осенью 1707 года, и началось всерьез. Получив от кого-то сообщение, что уважаемый тархан Алдар-батыр Исекеев и другие старшины Ногайской дороги поддерживают контакты с Крымом, уфимский воевода Лев Аристов послал в конце ноября на юг отряд князя Ивана Уракова, приказав проверить, насколько информация соответствует реальности. А она, как оказалось, соответствовала с лихвой: в имении батыра аккурат праздновали прибытие почетных гостей-Чингизидов – муллы Султана-Хаджи с Кубани и каракалпакского «царевича» Мурата, по ходу тоя обсуждая вопрос об «выходе из-под руки белого царя». Русских, соответственно, приняли неприветливо, и в итоге имение сгорело дотла, однако заговорщики, прикрывшись охраной, сумели уйти, и очень скоро Алдар-батыр объявил «священную войну», двинувшись во главе ежедневно растущего воинства на Уфу. Полк Петра Хохлова, брошенный на перехват, 4 декабря попал в засаду у горы Юрак-тау и был разбит наголову, потеряв две трети личного состава (900 из 1300). В руки башкирам попали обоз, 5 пушек, боеприпасы и полковая казна, но главное, в ходе боя на сторону Алдара перешло вспомогательное ополчение «верных» башкир, возглавляемое Кусюмом Тюлекеевым, сыном Тюлекея, четвертью века ранее моджахедившего вместе с Сеитом и повешенного. По мнению ряда историков, он тоже участвовал в заговоре, но умело шифровался.