Русская весна - Страница 120

На улице русская фраза могла стоить жизни; русского акцента было достаточно, чтобы вас не пустили в полупустой ресторан. Французские коллеги на телецентре держались с холодной вежливостью. Деловая жизнь замерла.

Москва молчала или давала невнятные и противоречивые указания, в которых сквозила паника. Горстка еврорусских в Кремле делала все, что могла, для спасения Русской Весны, – постоянно думая, как сберечь свои задницы в случае поражения на выборах, – а военное правительство грозно поглядывало на них через плечо. Так что несчастным ублюдкам из ТАСС было совсем скверно: приходилось сообщать дурные новости, придавая им пристойный вид. Неудивительно, что Соню не пускали к Леониду Кандинскому. Будь она шефом ТАСС, она бы тоже нашла себе норку, залезла в нее и замуровала вход. В конце концов она пробилась. Атмосфера в офисе ТАСС была как в морге. Шеф, лысеющий толстяк чуть старше пятидесяти лет, выглядел так, будто спал не раздеваясь. Небритый, с воспаленными глазами, он сидел за столом, заваленным пластиковыми стаканчиками из-под кофе. В ониксовой пепельнице – гора окурков. Запах табачного дыма, пота и паранойи висел в воздухе.

– Ты-то зачем пришла? – сурово спросил Кандинский. Он выудил из ящика сигару, откусил конец, выплюнул его на пол, закурил и втянул в себя вонючий дым.

– У меня есть для тебя сюжет, Леонид.

– Чудесно! – провыл Кандинский. – В самый раз, что надо!

– Он тебе понравится...

– Безусловно! Я же модерновый советский журналист, а? Очередной «жареный факт» озарит мои дни? Не рассказывай, сам знаю! Еще одна неистовая демонстрация в поддержку Натана Вольфовица? Посольство снова забросали дерьмом?

– Увлекательный человеческий сюжет...

– Вот как? Чудесно! Мы всегда интересовались людьми. Они куда занятней, чем животные.

– Господи, Леонид, держи себя в руках!

– Держать себя в руках? Я бы с милым сердцем держал себя в руках, Соня. Пусть только люди оставят в покое мои лацканы и перестанут на меня гавкать! Ты не представляешь, что здесь творится! Эти медвежьи ублюдки из Москвы требуют «положительных репортажей», и бесполезно им говорить, что ничего положительного не случилось! КГБ вылезло со свалки истории и грозит страшными последствиями, если мы не будем придерживаться линии партии. Но никто не знает, какова линия партии. А теперь являешься ты! С «интересным человеческим сюжетом»!

Соне очень хотелось влепить ему пощечину. Что за дрянной спектакль!

– Тебе понравится, Леонид, – сказала она. – Это представит нас в несколько лучшем свете.

– В самом деле? – Кандинский все-таки заинтересовался. – Итак, суть?

– Повернуть грингоманию себе на пользу.

– У тебя действительно есть за что зацепиться?

– Жест доброй воли между нами и администрацией Вольфовица.

– Хорошо, хорошо. Ну-ка расскажи, на худой конец посмеемся...

И Соня стала рассказывать все по порядку. Закончила конкретным предложением:

– ТАСС может дать статью одновременно со «Стар-Нет». Советский Союз предлагает американцу, отцу «Гранд Тур Наветт», выйти на орбиту на аэрофлотовском «Конкордски» и ходатайствует перед Европарламентом о его полете на космическом корабле, им же созданном. Это будет жест мира и европейской солидарности.

Кандинский раздавил окурок в пепельнице. Пожал плечами:

– Если бы решал я, мы бы это разом прокрутили. Нам такое нужно позарез. Но это политическое решение, это дело правительства. Но никто не знает, что это за правительство...

– Может быть, еврорусские в Европарламенте предложат просить Советский Союз обеспечить этот полет на орбиту? Представь только, Леонид: добрые еврорусские просят Европу обратиться к их правительству с призывом облагодетельствовать американца!

– «Медведям» это очень не понравится. Они решат, что за этим стоит Горченко...

– Именно.

– О! – сказал Кандинский и первый раз улыбнулся.

Спустя два дня – оставалась всего неделя до выборов – Кандинский без предупреждения ввалился в ее кабинет. Костюм его был отглажен, сам он чисто выбрит и, казалось, вполне владел собой.

– Ну-с, есть хорошая новость и плохая, как сказали бы чертовы американцы. Хорошая, что сам Горченко влюбился в эту идею и готов дать команду своей фракции в Европарламенте. Теперь плохая: он настаивает, чтобы Натан Вольфовиц публично попросил его об этом.

– Что?!

Кандинский пожал плечами.

– Конечно, Вольфовиц и так делает все возможное, чтобы Горченко переизбрали, разве что не едет по Транссибирской магистрали и не целует вместо него детишек. Я думаю, Горченко рассчитывает, что отклик на трогательную просьбу американского президента добавит ему минимум миллион голосов.

– А мне надо убедить президента Вольфовица обратиться к нему с этой просьбой – всего лишь.

Глаза Кандинского сузились.

– Это, может, и не так трудно. Военные контролируют международную связь, но, я думаю, Вольфовиц и Горченко общаются иным способом – через доверенных посредников, например.

– А как, интересно, я передам это Натану Вольфовицу? Они там, в Москве, думают, что мне достаточно мяукнуть в трубку?..

– Наверняка у нас, еврорусских, остались «кроты» в КГБ, – сказал Кандинский. – А КГБ знает все о связях твоего сына с Натаном Вольфовицем. Ему и быть доверенным посредником...

Новый Бобби не переставал удивлять Франю. Прежде она ему не верила – до памятной ночи, когда он вернулся с демонстрации у американского посольства. Вернулся поздно и навеселе.

Мать и отец уже были в постели. Франя сидела в гостиной и пыталась читать. Мысли крутились вокруг этой проклятой демонстрации – флагов, оркестров, «Боже, благослови Америку», – вокруг зрелища, которое, казалось, было затеяно специально, чтобы вывести ее из себя.

– Мы должны поговорить, Франя, нам надо поговорить как брату с сестрой, – сказал Бобби и шлепнулся на кушетку рядом с ней – без приглашения.

Они говорили полночи, и только тогда она поняла – Господи, как поздно! – каково было ее бедному маленькому брату чувствовать себя американцем во враждебном Париже. Поняла, каково стыдиться за свою страну – и любить ее. А Бобби... Он был так великодушен и ни разу ее не попрекнул. Он утешал ее:

– Франя, я очень хорошо понимаю, что ты чувствуешь. Поэтому я вот... решил поговорить. А может, потому что поддавши... все угощали... сама понимаешь... И это в Париже! Проклятого гринго! Понимаешь? Хлоп – и все по-новому! Слушай, сестричка: не надо ненавидеть свою страну. Не оставляй надежду. Семьдесят лет твоя страна была под пятой ублюдков – Сталина, Брежнева... Это была зима, понимаешь... Но за ней пришла весна...

Франя заплакала. Бобби сжал ее руку.

– Не поддавайся, сестричка. Вот я до чего допер – этим вечером. Слушай. Нет долгой зимы, после которой не пришла бы весна. И для тебя придет. Что вращается, то возвращается. – Он улыбнулся, подмигнул. – Это старая американская поговорка. И в русском должно быть что-то похожее.

Теперь Франя плакала в три ручья.

– О Бобби, – всхлипывала она, – какой ужасной сестрой я была! Мне так стыдно!