Русская поэзия Китая: Антология - Страница 32
Изменить размер шрифта:
СИНЕВА
Словно вырвались сразу на волю
Зазвеневшие в песне слова:
…………………………………………..
Васильковое синее поле
И над ним высоко синева.
И большая прямая дорога,
Уводящая в синюю даль;
Наступающий сумрак над стогом
Протянул голубую вуаль.
Вот и лес. Тихий шелест березок,
Робкий шепот цветов в полусне,
И в душе задрожавшие слезы
Об ушедшей, как юность, весне.
У ручья стены ветхой часовни,
В ней лампады огонь голубой,
В трепетании света неровном
Улыбнулся Христос над тобой.
На скрипящие тихо ступени
На мгновенье присесть, отдохнуть.
Последить, как сгущаются тени,
И опять продолжать дальний путь.
И опять: васильковое поле,
Шелестит под ногами трава…
……………………………………………..
Это песня о радостной воле,
В ней звенят и тоскуют слова.
МОЛИТВА
Ты молишься доверчиво и нежно,
Сложив спокойно тонкие ладони.
Твои глаза и ясны, и безгрешны,
В них свет лампады, отражаясь, тонет.
Полуоткрытый рот — лишь вздох, не шепот.
Забывшиеся на ресницах слезы.
Не жалоба сомнения, не ропот —
Молитвенный порыв в застывшей позе.
Не просишь ни о чем. Цветком открылась
Твоя душа в лучах горячей веры,
Вся трепетным восторгом окрылилась
И улетела в голубые сферы.
……………………………………..
Тень у иконы (словно крылья машут),
Твое лицо задумчиво и строго.
Твои ладони — розовая чаша,
В которой ты несешь молитву Богу.
И жар молитвы этой не остынет,
Сам Бог отыщет светлым, ясным взглядом
В огромной, темной мировой пустыне
Мерцающий огонь твоей лампады.
«Ты хризантемы мне принес в подарок…»
Ты хризантемы мне принес в подарок,
В осенний вечер, в тихий, синий час.
И этот вечер в памяти так ярок:
Слова твои, и ласка грустных глаз,
И нежный поцелуй твой на прощанье,
И твой уход туда, в осенний мрак…
И до сих пор живут воспоминанья
В твоих цветах, в опавших лепестках.
ЛЕОНИД ЕЩИН
ТАЕЖНЫЙ ПОХОД
Чугунным шагом шел февраль.
И где-то между льдами ныла
Моя всегдашняя печаль —
Она шла рядом и застыла.
И пешим идучи по льду
Упорно-гулкого Байкала,
Я знал, что если не дойду,
То горя, в общем, будет мало.
Меня потом произведут.
Быть может, орден даже будет,
Но лошади мне не дадут,
Чтоб выбраться, родные люди.
Трубач потом протрубит сбор,
И наспех перед всей колонной,
В рассвете напрягая взор,
Прочтут приказ угрюмо, сонно.
И если стынущий мороз
Не будет для оркестра сильным,
То марш тогда «Принцесса Грез»
Ударит в воздухе пустынном.
А я останусь замерзать
На голом льду, нагой перине,
И не узнает моя мать,
Что на Байкале сын застынет.
Тогда я все-таки дошел
И, не молясь, напился водки,
Потом слезами орошал
Свои таежные обмотки.
Я это вспомнил потому,
Что и теперь я, пьяный, воя,
Иду в июне, как по льду,
Один или вдвоем с тоскою.
Я думал так: есть города,
Где бродит жизнь июньским зноем,
Но, видно, надо навсегда
Расстаться мне с моим покоем.
В бою, в походах, в городах.
Где улиц светы ярче лампы,
Где в буйном воздухе, в стенах
Звучат напевы «Сильвы», «Цампы»,
Я одиночество свое
Никак, наверно, не забуду,
И если в Царствие Твое
Войду — и там печальным буду!
ПОНЯЛА
Мой голос звучал, словно бронзовый гонг.
Свои прочитал я стихи.
Не скрипнул ни разу уютный шезлонг,
Лишь душно дышали духи.
Сиреневый воздух метался, и млел,
И стыл, голубея в очах,
Был матово-бледен, был сумрачно-бел
Платок у нее на плечах.
А море с луною, поникшей вдали,
Струилось, покорно словам,
Стихи и гудели, и пели, и жгли,
И рвались навстречу векам.
И бронзовый голос, и бронза луны,
Сиреневый воздух и очи —
Все терпкою сладостью были полны
На лоне и моря, и ночи.
Когда ж я окончил, дрожащей рукой
Коснувшись пустого бокала,
Она мне сказала: «Ах вот вы какой!
А я ведь — представьте! — не знала».
ПРО МОСКВУ
В этой фанзе так душно и жарко.
А в дверях бесконечны моря,
Где развесилась пламенно-ярко
Пеленавшая запад заря.
Из уюта я вижу, как юно
От заката к нам волны бегут.
Паутинятся контуры шхуны
И певучий ее рангоут.
Вот закат, истлевая, увянет, —
Он от жара давно изнемог, —
И из опийной трубки потянет
Сладковатый и сизый дымок.
Этот кан и ханшинные чарки
Поплывут — расплываясь — вдали,
Там, где ткут вековечные Парки
Незатейливо судьбы мои.
«Ля-иль-лях», — муэдзин напевает
Над простором киргизских песков,
Попираемых вечером в мае
Эскадронами наших подков.
И опять, и опять это небо,
Как миража дразнящего страж.
Тянет красным в Москву, и в победу,
И к Кремлю, что давно уж не наш.
А когда, извиваясь на трубке,
Новый опийный ком зашипит,
Как в стекле представляется хрупком
Бесконечного города вид.
Там закат не багрян, а янтарен,
Если в пыль претворяется грязь
И от тысячи трубных испарин
От Ходынки до неба взвилась.
Как сейчас. Я стою на балконе
И молюсь, замирая, тебе,
Пресвятой и пречистой иконе,
Лика Божьего граду — Москве.
Ты — внизу. Я в кварталах Арбата,
Наверху, посреди балюстрад,
А шафранные пятна заката
Заливают лучами Арбат.
А поверх, расплывался медью,
Будто в ризах старинных икон,
Вечной благостью радостно вея,
Золотистый ко всенощной звон…