Русская поэзия Китая: Антология - Страница 22
Изменить размер шрифта:
ПЛАЧ ПО ХАРБИНСКОМУ РАЗРУШЕННОМУ СВ. НИКОЛАЕВСКОМУ СОБОРУ
Помолитесь о нашем храме —
что закрыт, разрушен, разбит,
неовеянный в фимиаме —
в кучах мусора был зарыт!
Не звонит его колокольня,
не блестят его купола…
Сердцу холодно, сердцу больно
от людского горького зла.
Над мощами храма потемки,
но забыть его не хочу!
За его святые обломки
зажигаю свою свечу.
МИХАИЛ ВОЛИН
«Прими, что прекрасно и свято…»
Прими, что прекрасно и свято,
Восторженно, долго молись
В сиянии алом заката…
Потом от всего отрекись.
Взлетай и стремительно падай,
И снова — в холодную высь…
Прими и звериную радость,
Слезами потом захлебнись.
Пройди сквозь печали большие.
Сквозь тяжкие, смутные сны,
Чтобы плакать Иеремией
У солнцем сожженной стены.
РОССИЯ
Это — тройка и розвальни-сани,
И унылая песнь ямщика,
Это — в синем вечернем тумане
Одинокая стынет река.
Это грудь с неуемною болью,
Но палимая вечным огнем,
Это — крест, затерявшийся в поле,
И казачья папаха на нем…
Это — степи, столбы верстовые,
Беспредельный, бескрайний простор…
Это Лермонтов — в грудь и навылет —
На холодной земле распростерт.
«В переулок пустынный, где серо и душно от пыли…»
В переулок пустынный, где серо и душно от пыли,
Вышла женщина в черном и стала под желтый фонарь.
Но никто не приходит. — Друзья, вероятно, уплыли
На больших кораблях в безмятежное море, как встарь…
Отчего нам так страшно… Мы только ночные повесы,
Но сжимается сердце, как в детстве бывало во сне…
Погляди, погляди, оживает китайский профессор
На аптечном плакате на дальней кирпичной стене!
У него на груди иероглиф и холодные желтые руки,
Весь он в прошлом столетье, в торжественном фраке до пят.
Это он нас обрек на ночные скитанья и муки,
Весь отравленный сам, подносящий с усмешкою яд.
Поднимается ветер, грохочут трамваи пустые…
Убежим поскорей из проклятого места на свет —
В голубой ресторан, где сверкают огни золотые,
И танцует канкан над могилой своей Мистангет.
Поднимается солнце… Быть может, все это лишь снится,
Как и вся наша жизнь в эти злые глухие года…
Ты проходишь в костел, опуская густые ресницы,
И прекрасной и нежной такой я не видел тебя никогда.
«О нежности, которой нет границ…»
О нежности, которой нет границ,
О верности, которой нет предела,
О бархате изогнутых ресниц
И о руках, как алебастр, белых.
О вечерах над книгою вдвоем —
Над мудрым Блоком или Гумилевым,
О тишине, о ясности, о том,
Что к нам нисходит с неба голубого,
В волнующий неповторимый миг
В сияньи крыл архангельских и пеньи,
Что ни один мыслитель не постиг,
И люди называют вдохновеньем.
РАЗГОВОР С ТЮТЧЕВЫМ
«Блажен, кто посетил сей мир
в его минуты роковые»…
Блажен ли, право? Страшный пир,
Где я бренчу еще на лире,
Уж слишком долог, слишком он
Хмельным вином отягощен.
И в жизни сей, где правит случай
И темный ангел Азраил,
Я не согласен с вами, Тютчев,
Что счастлив тот, кто посетил
Сей мир в минуты роковые.
Сказать по правде, всеблагие,
С меня довольно. Рвется нить.
Я место рад освободить!
СВИДАНЬЕ ДРУЗЕЙ
Дракон на кровле в ярости и муке,
Разъявши пасть, глядит на тихий дол.
Халат на мне уютен и тяжел,
И, в рукава засунув зябко руки,
Спускаюсь в сад. О, сколько тонкой скуки
Таит октябрь, прозрачный, словно шелк.
Мой старый друг сейчас ко мне пришел —
Мы были с ним три месяца в разлуке.
Мы молча сядем, приготовим тушь.
О, эта радость просветленных душ,
Подобная таинственному мифу,
Постичь высокой мысли красоту
И начертать, почти что на лету,
Вторую половину иероглифа!
МУЗА ДАЛЬНИХ СТРАНСТВИЙ
Я люблю эти ветры свистящие,
Прилетевшие с дальней земли.
Я люблю поезда уходящие,
Уплывающие корабли.
Погибай, что подвержено тлену!
Пропадай, что застоем гнетет!
Так пленительны наши измены,
Жизни радостный круговорот!
Оттого, никогда не жалея,
Отрекаюсь от старого я.
Возникает в тумане, светлеет
Молодая, иная земля.
Пусть другие, как умные лисы,
Осторожно по норам сидят.
В парусах моих ветер Улисса,
«Одиссеи» пленительный яд!