Русская поэзия Китая: Антология - Страница 110
Изменить размер шрифта:
VII
Знали и позже, что в рудах
Скрыт заповеданный мир:
В каменных толстых сосудах
Жизненный зрел эликсир.
Тяжки подвальные глыбы,
Трепет светильников хил;
Вопли подъятых на дыбы
Камень в себе задушил.
В панцире каменных башен
Встали в горах города;
Хлынула в борозды пашен
Красная кровь, как вода.
Глянули окна часовен
В стрельчатый сдавленный свод
Камень узнал, как греховен
В исповедальнях народ.
VIII
А короли погибали,
Вера скудела в сердцах…
Ввысь небоскребы из стали!
Вниз — купола на церквах!..
И, сокрушая святыни
Натиском мертвых машин,
Смерч обращает в пустыни
Лоно цветущих долин.
Души теперь не крылаты,
Чудо ли нас изумит?
Камень, из жизни изъятый,
Злобно и медленно мстит.
И не на вечных порфирах,
И не на стойких камнях
Вписаны наши стихиры
О лихорадочных днях…
IX
Но иссякает Природа,
Вижу в тумане веков:
Встанут и сгинут народы,
Дети последних отцов.
Будет, о, будет мгновенье
Смерти всего, что живет —
Каждая клетка растений
Втянется в круговорот…
И на потухшей гробнице,
В холоде звездных лучей,
Зашевелятся частицы —
Семя оживших камней.
Тайна сия велика,
Нам ли ее обнять?
Жизни иной, многоликой,
В камне-кристалле печать!
ВИКТОРИЯ ЯНКОВСКАЯ
ЯПОНСКИЙ ВЕЧЕР
В окно мое смотрятся горные вишни…
В окно мое смотрятся пики хребтов…
Вдали разбиваются волны чуть слышно
В бетонные линии серых молов.
Ты знаешь ли ветер душистый и теплый?
Он в вечер японский скользит в городах,
И сыплются звезды осколками стекол,
И жутко, и странно мне в чуждых садах…
Гитары японской кото в отдаленьи
Щемящий и с детства знакомый надрыв…
Средь рам раздвижных и в сквозном углубленьи
Слегка резонирует странный мотив.
А запах поджаренных свежих каштанов
И возглас, понятный мне: «Кори-мамэ»,
С далеких и ближних прошедших экранов
Мгновения жизни сближают в уме…
ЧЕТЫРЕ КАКЕМОНО
Из цикла «Японской кистью»
Весна
Шляпы, шляпы, шляпы — зонтики,
А под ними пары голых ног.
Поле водное на ломтики
Тропки режут вдоль и поперек.
Руки липнут в грязной слякоти;
В них зеленые росточки: рис,
Как надежды, садят шляпы те —
Всю весну качаясь вверх и вниз.
Лето
Вечер. Тихи лягушек дуэты.
Спелся даже с цикадой кузнечик!
И ласкался — заметило это —
С черной бабочкой розовый венчик…
На огонь от моей сигареты
Светлячок налетел по ошибке…
А луна — ты придешь для поэта,
С ним деля одинокость улыбки…
Осень
У щита золотой нимб.
Он червленый. На нем ворон
И сухая ветка под ним…
В отдаленьи — черные горы.
Кто свой мрачный герб бросил?
Не Вселенная ли? Нет!
Это вид. Это только — Осень
И луна, пролившая свет.
Зима
Ветром прорвано бумажное оконце:
Чья рука по фолиантам бродит ровно,
А другая зябко жмется над жаровней?
Тонкая, точеная рука японца…
Вижу чайничек с дымящеюся чашкой,
Ноги скрещенные, пестроту подушки…
Но прихлопнул ветер дырочку, как вьюшку,
И чужая жизнь навек ушла из вашей!
Виктория Янковская и Елизавета Кауфман, жена редактора журнала «Рубеж». Корея, 1934 г.
СЧАСТЬЕ
Из цикла «Японской кистью»
Подо мной долинные шири.
Цвета неба веер в руках,
А на нем нарисован ирис:
Вверх и вниз четыре мазка;
Он один, как и веер этот;
Тень от бабочки села вдруг:
Показался на шелке трепет?
Или это от дрожи рук?..
«Жить хотите в веере, бабочка?
Этот ирис я вам отдам —
Неживой, не отцветет, не в вазочке…
Вы же знаете: счастье — обман!»
Тень от бабочки на неживом ирисе…
Разве это не счастье само?
Потому что счастье — вымысел.