Русская литература сегодня. Жизнь по понятиям - Страница 157

В этом самоощущении много, конечно, романтики. Подчас даже и с отчетливым гламурным привкусом – как у Эдуарда Лимонова в «Дневнике неудачника»: «И вдруг очнешься на своей-чужой улице в костюме от Пьера Кардена, с автоматом в правой руке, с мальчиком-другом тринадцати лет – слева, сжимаешь его за шею, полуопираясь на него, – идете в укрытие, и это или Бейрут, или Гонконг, и у тебя прострелено левое плечо, но кость не задета. Изучаемый новый чужой язык, стрельба по движущимся мишеням, бомбежка. Надо быть храбрым, этого от нас хочет история, хочет несчастный кровожадный всегда народ, надо быть храбрым и отчаянным – Эдичка Лимонов, надо, брат, надо!»

Но много в этой немотивированной, безадресной удали и коммерческого расчета, ибо удаль в условиях информационного общества превосходно конвертируется в успех, во внимание средств массовой информации и соответственно в жадное, часто завистливое любопытство той самой толпы, которую так презирают экстремалы. «Эта литература, – говорит Владимир Березин, оценивая творчество и (жизнетворчество) Алины Витухновской, Алексея Цветкова-младшего, Дмитрия Пименова, – порождена массовой коммерческой культурой, маргинальной жизнью больших городов. И, по сути, это не литература. Это более или менее успешные PR-акции, не связанные с текстами, быстрое тасование информационных поводов, предназначенных для того, чтобы заинтересовать обывателя».

Впрочем, как бы причудливо в каждом отдельном случае ни сочетались романтика и коммерция, важно отметить и высокий агитационной потенциал экстремальной литературы, и то, что она всегда находит спрос. Особенно в мире, где, – по словам В. Березина, – «гексоген стоит дешевле героина», и где, – процитируем Дмитрия Ольшанского, – вновь и вновь воспроизводится вера «в то, что снулую, постылую, тошнотворно-провинциальную культурную и общественную жизнь нашу можно преобразить».

«Для мальчиков не умирают Позы», – сказал некогда Фридрих Шиллер, и число охотников с собственной жизнью поиграть, а обывателей попугать, действительно не убавляется. «Ведь, – говорит Сергей Яшин, рецензируя перевод книги субкоманданте Маркоса, – даже деревянный муляж автомата заставляет ползти по жирной спине лакеев нового мирового порядка липкую струйку предгибельного пота». И всегда найдутся люди, которые, – подобно Сергею Шаргунову, убеждены, что «именно крайности, как доказала наука, создают природу, ведь и сама жизнь – патология, отклонение от мертвой Нормы». Поэтому нет ни малейшего смысла подвергать экстремальную литературу осуждению с позиций традиционной морали или взывать к социальной ответственности художника. Разумнее отнестись к экстремальности и экстриму так же, как в цивилизованных странах относятся к порнографии, которая, конечно, легализована и вполне доступна любителям, но выделена из общего ряда продуктов культуры и соответственно снабжена специфической маркировкой и распространяется по особым каналам, защищенным, хотелось бы верить, от детей и подростков.

См. АЛЬТЕРНАТИВНАЯ ЛИТЕРАТУРА; МАРГИНАЛЬНАЯ ЛИТЕРАТУРА; ОППОЗИЦИОННАЯ ЛИТЕРАТУРА; ПОРНОГРАФИЯ; РАДИКАЛИЗМ В ЛИТЕРАТУРЕ; СТРАТЕГИЯ АВТОРСКАЯ; ШОК В ЛИТЕРАТУРЕ

Терминологически расплывчатое, но тем не менее интуитивно верифицируемое понятие, охватывающее писателей, которые располагают не только устойчивой массовой известностью, но и максимальным авторитетом (престижем) в глазах государственных властей, преподавателей литературы в системе среднего и высшего образования, библиотекарей и неквалифицированного читательского большинства.

В советскую эпоху элиту составляли литературные функционеры (главные редакторы центральных литературных газет и журналов, директора издательств и академических научных институтов), авторы так называемой секретарской (то есть создаваемой секретарями Союзов писателей СССР и РСФСР) литературы и отобранное число писателей, фрондировавших своей независимостью, но защищенных признанием Запада и широкой популярностью на родине (среди них были, например, В. Астафьев, Б. Ахмадулина, А. Вознесенский, Евг. Евтушенко, С. Залыгин, Ю. Нагибин, Б. Окуджава, В. Распутин, А. Рыбаков и др.). Их произведения входили в школьную программу или были рекомендованы для внеклассного чтения, многократно переиздавались на русском и языках народов СССР, а их авторы избирались депутатами Верховного Совета, отмечались государственными наградами (в том числе званиями Героев Социалистического Труда) и государственными литературными премиями. Знаком вхождения в элиту являлось, как правило, издание собрания сочинений автора, инкорпорированного в этот почетный список, и выпуск книг, посвященных его жизни и творчеству.

В итоге перестройки из состава элиты были выведены практически все полпреды «секретарской» литературы и литературные функционеры нового поколения. И ныне, как замечает Михаил Берг, «элита состоит как из наиболее успешных шестидесятников-либералов, так и из представителей бывшего андеграунда». Причем – и это следует подчеркнуть особо – успешность, сведенная к цифрам продаж и/или к количеству переводов на иностранные языки, еще не является условием для автоматического включения того или иного автора в состав элиты. В этом смысле и «звезды», заполонившие экран по всем нашим городам и весям, и писатели с имиджем «культовых» или «элитарных», и рекордсмены рынка могут входить, а могут и не входить в элиту. А вот литераторы, давно пережившие свой звездный час и невысоко оцениваемые по гамбургскому счету, но защищенные своими былыми заслугами, по-прежнему занимают в ней устойчивое положение. Характерными признаками «элитности» остаются подтвержденность писательского статуса включением в школьные и/или вузовские курсы истории русской литературы ХХ века, государственное и общественное признание, выражающееся в орденах, государственных премиях или премиях, вручаемых по совокупности достижений (таковы премия «Триумф» или Пушкинская премия фонда А. Тепфера). Представителей элиты включают в президентские и иные консультативные советы федерального уровня, приглашают не только на литературные, но и на политические, великосветские мероприятия, назначают председателями престижных премиальных жюри и комитетов. Экстраординарными знаками «элитности» становится создание прижизненных музеев и музейных экспозиций, учреждение именных премий (например, премия имени Михаила Алексеева, назначенная саратовским губернатором Аяцковым, или премия имени Юрия Рытхэу, установленная администрацией Чукотки) и/или проведение научных конференций в честь титулованной литературной персоны.

Учитывая многоуровневый характер современной литературной жизни, уместно говорить также о региональных и корпоративно жанровых элитах. Так, очевидно, что элиту сообщества фантастов возглавляет Борис Стругаций, в ознаменование заслуг которого учреждены бесчисленные фэн-клубы, именная АБС-премия и журнал «Полдень. XXI век»), а элиту литераторов Кубани представляет в единственном числе Виктор Лихоносов. Впрочем, по принципам своей комплектации и набору признаков региональные и корпоративно жанровые элиты всего лишь копируют общероссийскую.

См. ГАМБУРГСКИЙ СЧЕТ В ЛИТЕРАТУРЕ; ГЕНИЙ, ТАЛАНТ В ЛИТЕРАТУРЕ; ЗВЕЗДЫ В ЛИТЕРАТУРЕ; ИЕРАРХИЯ В ЛИТЕРАТУРЕ; НЕКВАЛИФИЦИРОВАННОЕ ЧИТАТЕЛЬСКОЕ БОЛЬШИНСТВО; УСПЕХ ЛИТЕРАТУРНЫЙ

Используемые иногда как синоним понятий «качественная», «серьезная», «подлинная» литература, эти термины имеют, однако, и собственное значение. Причем важно сразу оговориться, что речь идет не о представителях литературной элиты и созданных ими произведениях, а об авторах и книгах, адресующихся к элите – в том бесформенно широком смысле, какое утвердилось в отечественном словоупотреблении.

Литераторы, претендующие на амплуа элитарных писателей, вправе адресоваться и к элите как истеблишменту – сливкам российского политического, культурного и бизнес-сообществ, и к элите как своего рода неформальной ассоциации славистов и русскоязычных писателей, инкорпорировавшихся в состав не только отечественного, но и транснационального культурного сообщества, и к элите, понимаемой как синоним квалифицированного читательского меньшинства, и к элите, какою считают себя участники разного рода литературных тусовок. Понятно, что эти круги не совмещаются полностью. И понятно, что в условиях, когда элита как истеблишмент предпочитает личное знакомство со своими коллегами из элиты литературной интересу к любым книгам, ориентиром для элитарных писателей остается своего рода среда «посвященных», то есть все те же слависты, квалифицированные читатели и люди тусовок, где читают, может быть, и мало, но зато все знают о положении дел в современной актуальной литературе. Для этой среды характерны высокий уровень вменяемости, с одной стороны, и высокий уровень инновационных ожиданий, с другой. Здесь дорого ценится как резко очерченная, зачастую даже агрессивно проявленная индивидуальность художника, так и соотнесенность его авторской стратегии с западной литературной модой, а моральная и идейная любознательность не скованы табу и ограничениями, характерными для консервативного художественного сознания. Здесь, наконец, дорожат ощущением собственного интеллектуального и эстетического избранничества, своей демонстративной отстраненностью и от мейнстрима, и вообще от всего, что могло бы привлечь внимание неквалифицированного читательского большинства,