Русская литература сегодня. Жизнь по понятиям - Страница 1

Этой книгой будут недовольны многие.

Строгие теоретики литературы найдут, что автор в погоне за краткостью и занимательностью изложения слишком упростил целый ряд важных проблем, тогда как любители без труда вылавливать рыбку из пруда резонно сочтут, что словарные статьи могли бы быть написаны и подоступнее.

Люди с хорошим вкусом и твердыми литературными убеждениями обнаружат, что автор нигде не вступает в последний и решительный бой ни со злокозненной массовой культурой, ни со всяческими новомодными «измами». А защитники тотального эстетического плюрализма, в свою очередь, с ехидцей отметят, что, как бы ни настаивал автор на собственной беспристрастности, его личные симпатии к качественной и – более того – традиционной толстожурнальной словесности видны невооруженным глазом.

Любителям литературных и научных скандалов эта книга покажется пресноватой, лишенной полемического задора, что вряд ли, впрочем, помешает другим читателям выделить в ней статьи, содержание которых, при всей невозмутимости изложения, абсолютно возмутительно.

Профессиональные патриоты оскорбятся, что им опять уделено непростительно мало внимания. Профессиональные инноваторы сочтут воззрения автора архаическими, а его книгу – полным отстоем. И уж конечно скажут, что одни имена и произведения встречаются в словаре слишком часто, в то время как о других, не менее достойных, нет даже и помину. И уж конечно выявят противоречия и непоследовательность, и уж конечно уличат в бездоказательности и беспринципности, и уж конечно…

Я догадывался, на что шел, когда писал эту книгу. Ориентируясь прежде всего не на тех, кто заранее знает, что в искусстве хорошо и что искусству плохо, а на людей любознательных, желающих расширить свой культурный кругозор и доверяющих литературе больше, чем своим представлениям о ней.

Я, кстати сказать, вообще пугаюсь людей с принципами и убеждениями. Предпочитаю сомневаться в своей правоте и в адекватности своего понимания литературы.

Поэтому первое назначение этого словарного проекта – удовлетворить собственное любопытство, проведя ревизию собственных знаний, накопившихся за десятилетия, и совершив экскурсы в те сегменты литературного пространства, в которые раньше я даже и не заглядывал.

Их много, этих секторов и сегментов. Никогда и прежде не бывавшая единой, современная русская словесность сегодня особенно расслоилась, одновременно и восхищая и устрашая сложностью своего внутреннего устройства, адресованностью не одному согласно вымечтанному Читателю, а читателям самым разным, ни в чем меж собою не согласным и ищущим книги, которые написаны специально для каждого из них.

Вот и попутный, к слову, совет нынешнему читателю: столкнувшись с книгой, которая вам лично не по нутру, не спешите вычеркивать ее из литературы, называть скверной или вредной. Ибо она, может быть, просто не для вас написана, и вам нужно еще потрудиться, чтобы найти свои книги и своих писателей, свой тип литературы.

И это второе назначение проекта – помочь встрече читателя с книгами, которые лично ему адресованы, проведя его предварительно по всем парадным залам и чуланчикам современной литературы, дав, как это и положено путеводителю, хотя бы самое общее и самое беглое представление о тех достопримечательностях, что окажутся на пути. И попытавшись объяснить законы, по каким живут, умирают и возрождаются те или иные литературные жанры, приемы, типы и виды художественной словесности.

Эти законы, разумеется, нельзя понять без знания языка, на котором они сформулированы. Так что третье назначение проекта – сугубо терминологическое, поскольку многие ключевые понятия в последнее десятилетия обновили свой смысл, а многие вообще родились на наших глазах и, не успев попасть в словари, в школьные и вузовские курсы литературы, нередко толкуются самым взаимоисключающим образом.

Значит, нужно и тут искать консенсус, запускать договорной процесс, опираясь по преимуществу не на Аристотеля и Чернышевского, а на то, как и что пишут современные литературные и книжные критики, непосредственные участники споров о том, что представляет собою рынок книг, идей и творческих инициатив начала XXI века. Вот почему предлагаемый словарь, и это четвертое его назначение, есть еще и нечто вроде хрестоматии по сегодняшней критике, и я буду рад, если читатели вслед за мною обнаружат биение живой эстетической мысли в статьях, рецензиях, книгах сегодняшних экспертов, колумнистов и полемистов, газетных и журнальных обозревателей.

К великому сожалению, яркие и дельные суждения моих коллег, как правило, не сведены в сколько-нибудь целостные и детально проработанные системы эстетических воззрений. Литературную позицию того или иного критика чаще приходится либо угадывать, либо выстраивать самостоятельно, собирая понемножку из самых различных печатных, аудиовизуальных и сетевых источников. Труд, конечно, увлекательный, но вряд ли посильный каждому, кто к критике обращается лишь время от времени и, право же, совсем не обязан следовать за мыслями всякого умного человека.

Поэтому (тут я подхожу к пятой и последней задаче словарного проекта) книга, которую вы взяли в руки, – вопреки обычаю, вот именно что система, свод не только знаний, накопленных мною за сорок лет участия в литературном процессе, но и моих представлений, взглядов, даже, если угодно, эстетических императивов.

Меня можно ловить на противоречиях и недоговоренностях. Со мною вовсе не обязательно соглашаться, и я буду только рад, если мой пример подтолкнет талантливых и амбициозных знатоков современной словесности к формулированию собственных символов веры и выработке собственных литературных концепций. Пусть сталкиваются не частные мнения, а продуманные позиции, и задачею пусть станет не доказательство первородства и дивной неповторимости того или иного самолюбивого эксперта, а умножение наших общих знаний о нашей общей и каждому из нас родной литературе.

Я увидел ее такою, как в этой книге.

Ее, наверное и наверняка, можно увидеть иной или по-иному.

Все можно. Главное – не замыкать зрение и слух перед тем богатством, перед тем вызовом, который каждому из нас, споря друг с другом и друг друга дополняя, дарят писатели современной России.

Само слово авангард пришло из военной лексики, где им обозначается небольшой элитный отряд, прорывающийся на территорию противника впереди основной армии и прокладывающий ей путь, а искусствоведческий смысл этот термин, на правах неологизма употребленный Александром Бенуа (1910), обрел в первые десятилетия ХХ века. С тех пор классическим авангардом называют совокупность разнородных и разнозначимых художественных движений, направлений и школ, родившихся в лоне классического же или, говоря иначе, Первого модернизма и манифестировавших свою бунтарскую противопоставленность как современной им модернистской норме, так и, в особенности, традиционному представлению об искусстве, его задачах и формах. «Модернизм, – отмечает сегодня Лев Рубинштейн, – как бы принимает основные ценности традиционного искусства, но занимается обновлением художественных средств при решении так называемых вечных задач искусства. В этом смысле это то же традиционное искусство, но занятое новым языком для описания того же самого. Авангардизм же все время создает другое искусство, обновляет не средства его, а сам предмет искусства». Эти принципы, то есть демонстративный, а зачастую и агрессивный радикализм, «доминанта нетрадиционности», которую Алексей Зверев выделил как «главное отличительное свойство» всего явления в целом, а также скачок от установки на воссоздание действительности в узнаваемых и жизненно достоверных формах к ее тотальной аналитической деформации, авангардизм сохранил и в новом своем пришествии, которое, явившись эстетически острой реакцией на Второй период модернизма в нашей стране, совпало во времени с краткосрочным, но бурным торжеством «контркультуры» в западной художественной практике.