Русская фантастика 2009 - Страница 3

Из нахлынувшей дремы его вывело ощущение переполненного почти до боли мочевого пузыря. Капельницу уже убрали. Стефан попытался встать, но голова закружилась, его повело, и он испуганно распластался на казенной постели. Все понятно, вставать еще рано, а то долбанешься о дверной косяк или о металлическую спинку кровати – вот тебе и погибель. Надо попросить «утку».

– Сестра! – позвал он слабым голосом. – Сестра, извините, пожалуйста!

– Не ори, деревня, – проворчал старик. – Хочешь поссать – позвони, кнопка вона, возле тебя.

Стефан нажал на кнопку звонка, вскоре после этого отворилась дверь… И он поплыл в вихрях мерцающего звездного тумана, потрясенно глядя на вошедшую девушку в белом халате. Он никогда не видел такой совершенной красоты. Может быть, на самом деле он еще не очнулся и ему снится сон во сне?

– Эфра, он ссать хочет, – разрушил очарование момента сосед. – Давай, шевелись, к ядрене…

Пятый день, Стефан все еще жив. По расчетам, караван, который должен забрать его с Мархена, появится послезавтра, если не случится непредвиденных задержек. Уговорить бы Эфру уехать вместе с ним в Танхалу. Все бросить и уехать, ей же терять нечего, но она не может оставить больную мать.

– Я только из-за мамы до сих пор живу, – радужка ее сине-серых глаз напоминает ледяные узоры на окнах. – Иначе давно бы уже… И всю эту дрянь захватила бы с собой. Я даже спланировала, как это можно сделать: прийти с гранатой, дождаться, когда все соберутся, – и выдернуть чеку. И посмотреть напоследок на их лица, чтобы они успели понять, что это я их убиваю. Но мама тогда останется совсем одна, а у этих скотов тоже есть и родители, и братишки-сестренки, и все их претензии выплеснутся на нее, понимаешь? Если просто вколоть себе что-нибудь, ей тоже будет плохо. А если я сбегу, они же на ней отыграются! Дверь сломают, в квартире напакостят… Или толкнут ее на улице, на гололеде – и все. Они сказали, если я поеду в Танхалу подавать в суд, мама за это поплатится – мол, ее не трогают, пока все шито-крыто.

– Разве нельзя что-нибудь придумать? – чувствуя себя безнадежно несчастным, спросил Стефан.

– Придумай. Если сможешь забрать отсюда нас обеих, поедем с тобой хоть в Танхалу, хоть на край света. Только учти, у мамы артрит, гипертония и больное сердце. Надо, чтобы в дороге ей не стало хуже. На переезд нужны деньги, у нас их нет.

– Я достану. Продам парикмахерскую и вернусь за вами.

…На третий день Стефан смог встать с постели и прогуляться по коридору. Врач предположил, что Лепатра вытягивала у него жизненную энергию – возможно, бессознательно – и это подорвало защитные силы организма, но теперь, вдали от нее, он быстро пойдет на поправку. Порекомендовал сходить к знахарке – потом, в столице. На Мархене хороших знахарок давно уже нет.

Стефан слушал вполуха, мысли были заняты Эфрой. Вечером, собравшись с духом, подстерег ее в «холле» – помещении с обоями в сиротливый цветочек, скрипучими пружинными креслами и солянкой из пожелтелых журналов на рассохшейся этажерке – и, дико смущаясь, предложил почитать стихи.

Они устроились у окна, за которым растворялся в сумерках расчищенный от снега больничный двор. Мимо шаркали обитатели палат, несколько раз прошли туда-сюда, нарочито громко хихикая, давешние медсестры.

– Хорошие стихи. Ты с Сансельбы или с Кордеи?

– С Сансельбы, из Милаги. В Танхале умерла моя тетя и оставила в наследство парикмахерскую. Я давно хотел туда поехать. Скоро весна, будут праздники, карнавалы, новые тенденции в искусстве… Ну, я, в общем, тоже рассчитываю чего-нибудь добиться в столице.

Он продолжал смущаться и смотрел на облезлую этажерку, лишь время от времени взглядывая на Эфру. Глаза как будто покрыты изнутри морозными узорами. Длинные загнутые ресницы пепельного цвета и такие же брови. Волосы, наверное, светлые, но они наглухо упрятаны под объемистой белой косынкой с красным крестом. Пленительные – слово архаичное, но такое подходящее! – черты лица.

Долго бы просидели, если б дежурная докторша не турнула из холла: Стефана – в палату, а Эфру – какие-то пробирки мыть.

Вчера поздоровались, как друзья, опять пошли в холл, и состоялся тот разговор. Она рассказала кое-что о себе. То, о чем сплетничали медсестры, оказалось правдой: у нее действительно куча любовников. Сначала был только один, бывший одноклассник, но он поделился своей радостью с приятелями, и тем тоже захотелось.

– Их можно понять, – ляпнул Стефан.

Не надо было так говорить, но это он осознал уже задним числом.

– По-моему, их сможет понять только другая такая же мразь.

– Нет, подожди, я объясню, что я имел в виду… – надо было срочно исправлять положение, а он барахтался под ее взглядом, словно тонул в стылой проруби. – Сейчас ведь зима, внебрачные связи под запретом, а людям все равно хочется любви… Это после, когда наступит весна, можно будет флиртовать и гулять, сколько угодно, а зимние законы подавляют человеческое естество, поэтому любовь принимает такие неправильные формы, и тут больше всего виноват общественный уклад… Я по себе знаю, как это, когда хочется, а пойти некуда…

– Тогда можно взять картинку соответствующего содержания, закрыться в комнате на ключ и поработать руками. Честное слово, это более достойный выход, чем калечить на гормональной почве жизнь другого человека.

Стефан густо покраснел. Во-первых, он иногда так и делал, а во-вторых, его огорошило то, как просто Эфра рассуждает о стыдных вещах. Хотя она же медик, профессия накладывает отпечаток.

Несмотря на замешательство, он продолжал отстаивать то, что считал своей точкой зрения:

– Я не спорю, здесь все это приняло уродливую форму, но сама по себе чувственная любовь – это прекрасно. Сама по себе, несмотря на внешние формы…

– Да ты, что ли, совсем дурак?

– Подожди, я сейчас объясню… В больших и средних городах, несмотря на зимние запреты, есть подпольные бордели, они промышляют полуофициально, власти берут с них взятки и не мешают, наступит весна – они вообще развернутся. А в маленьких поселениях на отшибе, вроде вашего Мархена, если это не практикуется, люди ищут другой выход. Я думаю, если бы ты иначе к ним относилась, ты бы стала для них вроде королевы, они же видят, что ты красивая… Я вот что имел в виду, когда сказал, что их можно понять…

– Тогда желаю тебе самому когда-нибудь оказаться на моем месте, – глядя ему в глаза, холодно отчеканила Эфра.

Вторично огорошенный, Стефан смотрел на нее и моргал, понимая, что они, считай, уже поссорились. Почти поссорились: еще пара реплик – и обратной дороги не будет.

Тягостную паузу разорвал – нет, поправил себя Стефан, скорее пронзил, ввинчиваясь на бешеных оборотах в вечернюю тишину, словно тонкое ледяное сверло, – отдаленный визг, от которого кожа покрылась мурашками.

– Кесу, – заметила Эфра.

Будничным тоном, словно речь шла о визите почтальона.

– Что делать?..

– Сиди. Ничего не делать. Здесь мы в безопасности, они в больницу не полезут.

– Ты уверена? У них, что ли, такие благородные принципы?

– Не знаю насчет принципов, но они, как и люди, предпочитают здоровую пищу. За маму я тоже не беспокоюсь, она старенькая и сразу видно, что больная. Если есть выбор, они таких не трогают, а выбор у них – весь Мархен в ассортименте.

Этот безучастный циничный тон ужаснул Стефана даже больше, чем ее страшноватое пожелание.

– Не жалко?

– Кого там жалеть? Тех, кто меня не пожалел? Этих скотов могли бы остановить их близкие: родители, родственники, знакомые, наша малозаметная полиция, наш пропойца-губернатор… Могли, но не захотели. Так что желаю кесу приятного аппетита.

Она прохладно усмехнулась. К боевому визгу серых убийц прибавились крики людей и звуки выстрелов, но из окна был виден только больничный забор да уютные заснеженные крыши двухэтажных домов на другой стороне улицы.

– Могут пострадать не только взрослые, но и дети.

Стефану очень хотелось добиться от нее нормальной человеческой реакции.