Русалка - Страница 107

— Я думаю, что он умер, — сказал Саша, не двинувшись с места, и увидел что Петр, подняв камень, собирался снести голову Черневогу раз и навсегда.

Может быть, именно сашино желание остановило его, а может быть, это было собственное желание Петра, когда рука его медленно опустилась вниз, и на лице застыли поблескивающие капельки пота.

— Ради Бога, скажите мне, что нам с ним делать?

Память подсказывала, что. Напоминание было таким настойчивым и сильным, что Саша даже вздрогнул: «Желай только добра».

Память же протянула его руку, точно так же, как не раз проделывал с ним Ууламетс, и он осторожно коснулся пальцами лица Черневога, как раз над самыми бровями, и пожелал ему долгого сна без всяких сновидений.

— Петр! — закричала Ивешка откуда-то со стороны дома, где еще полыхал огонь. Саша смог разглядеть ее, когда она уже была на крыльце и торопливо спускалась, держась за перила. Ее лицо и изношенное голубое платье были покрыты копотью и сажей. Петр рванулся было в ее сторону, и споткнулся, с трудом удержавшись на ногах, а Ивешка уже со всех ног бежала к нему, прямо в его объятья, приговаривая: — Саша? Папа?

Память вновь подсказала ему ясно и отчетливо, так что Саша почувствовал, будто Ууламетс еще раз пережил свою смерть: «Сделай, это, малый. Позаботься о моей дочери…"

Память напомнила ему: «Воскрешение всегда стоит чьей-то жизни».

И Саша вновь подумал о том, что старик был намерен убить Петра или его самого: ему было безразлично, как именно это произойдет, он не собирался умирать сам ради нее. Но он проложил для него путь к прошлому Черневога, чтобы он мог победить, только и всего.

И поэтому он не знал, что сказать Ивешке.

Но в конце концов он все-таки сказал, потому что хотел закончить с этим, и не хотел ничего скрывать от нее за приличествующей маской:

— Он передал мне все.

Но он не думал, что Петр должен был хоть что-то понять.

— Помоги мне затушить огонь, — сказа он, пока Ивешка молчала. Она даже не плакала, а просто молча продолжала стоять, бледная и потерянная. Потом она посмотрела ему в глаза, и он встал, продолжая смотреть на нее, чувствуя сколь велики и сколь запутанны охватившие его воспоминания.

Казалось, что они никогда не кончатся.

— Что происходит? — спросил Петр. — Что случилось, черт возьми?

— Огонь, — повторил Саша, обращаясь к Ивешке. — Помоги мне, пожалуйста, Ивешка.

Они нашли мертвого ворона, сжавшийся комочек перьев, недалеко от расщепленного дерева, и длинную-предлинную лужу, тянувшуюся к ручью.

Петр поднял его, разгладил перья, чувствуя неподдельную жалость к этому созданью, которое спасло его, даже если оно и было просто глупой птицей. Он вернулся назад и положил его рядом с Ууламетсом, вокруг которого они уже сложили груду камней, похожую на пирамиду.

— Он должен быть рядом с ним, — сказал он, как бы в свое оправдание.

У него были смешанные чувства по поводу собственного поступка, потому что Ивешка тут же начала рыдать, хотя держалась до тех пор, пока он не сказал это.

Они развели небольшой костер из щепок, обломанных веток и сучков, совсем рядом с погруженным в сон телом Черневога, чтобы следить за ним, по мере того как начинало темнеть, и чтобы холодный ветер не так беспокоил его. День угасал, угасало тепло от тлеющего пожара, уносящееся в сторону от них вместе с дымом. Петру казалось, что это было до глупого чрезмерное милосердие.

— Пусть он лучше замерзнет, — было его единственным замечанием на этот счет.

Но Петр все-таки не снес голову Черневога, и поэтому то, что он говорил, не следовало рассматривать как его поступки или намерения, потому что, в конце концов, он был самым обычным человеком. И поэтому Петр еще меньше хотел убивать Черневога именно теперь, поскольку его кровь уже успокоилась в тот же момент, когда опустилась рука, сжимавшая камень, а в противном случае он уже давно бы сделал это. Ведь он мог остановиться по своим собственным причинам или Бог знает по каким еще. Даже Саша не был уверен, что именно остановило Петра: он ли сам, Ивешка ли воспротивилась этому, подействовал здравый смысл или, возможно, и тут Саша не мог решить для себя, склонность Петра к противоречиям.

Итак они сидели уставшие и изможденные. Петр был так плох, что уже едва ли мог встать со своего места, Ивешка была абсолютно измучена, а Саша находил у себя все новые и новые ссадины и ушибы, про которые и не помнил, где и как получил. Но он не отваживался отвлекать свое внимание от их пленника ни на минуту, опасаясь какого-нибудь обмана с его стороны. Петр был абсолютно беззащитен, а что касается Ивешки, то Саша до сих пор опасался ей верить, учитывая, сколько лет она провела на грани общения с Черневогом, и он не мог придумать ничего лучшего, как продолжать бодрствовать, не оставляя происходящее без своего внимания.

Но всем понравилось предложение Ивешки осмотреть дом до наступления полной темноты, чтобы убедиться, что там не осталось ничего из принадлежащего Черневогу: попытаться отыскать его сердце и тем самым обрести большую уверенность, что они смогут и дальше справляться с ним.

— Если только оно вообще было когда-нибудь, — пробормотал Петр.

Должно было быть, подумал Саша, но наверняка Драга украла его еще много-много лет назад. А Драга умерла, вероятнее всего, захватив его с собою, на чем могли и закончиться все надежды Черневога. Кто знает, как это было?

Но пока он не сказал этого вслух, чтобы никоим образом не влиять на мысли Ивешки, хотя и понимал что ему придется наблюдать за Черневогом все то время, пока Петр и Ивешка будут обыскивать дом. Он должен был заботиться об их безопасности, и особенно о безопасности Петра. Он старался из всех своих сил пожелать им, чтобы они нашли там все нужные им ответы, и чтобы каждый из них был в полной безопасности, находясь в этом ветхом еще дымящемся доме. Но при этом его сердце каждый раз сжималось, как только он слышал раздававшийся оттуда треск или удар от падающих обгорелых досок и бревен.

Они вернулись назад, когда уже начинало темнеть. С собой они принесли прокопченные дымом одеяла, вполне приличную корзину с едой, ведро свежей воды, которое нашли на кухне, уцелевшей от огня, как сказала Ивешка, и большой узел сухой одежды. Петр уже успел переодеться и умыться, а Ивешка накинула прямо поверх старого платья один из халатов Черневога.

— По крайней мере, лучше это, чем ничего, — заметил Петр.

Это, на самом деле, оказалось очень важным делом перед ожидающей их холодной и ужасной ночи. Саша с благодарностью накинул на себя второе одеяло, как из скромности, так и для тепла, когда решил переменить одежду, которая была грязной и мокрой.

Тем временем, в наступающей темноте, в компании с неподвижно лежащим по другую сторону костра Черневогом, Петр без лишних рассуждений налил в котел воду и вскипятил чай, Ивешка подогрела хлеб, который они отыскали в доме, и подала его к чаю вместе с остатками меда.

— У него были очень хорошие запасы, — сказал Петр. — Я сомневаюсь в его благих намерениях. Скорее, это обыкновенный разбойник. — Он закончил брить свой подбородок, в перерыве между хлебом и чаем, который разливала Ивешка, затем вытер бритву о колено, поднял настороженно поднял палец, и, положив очередной кусок в рот, полез в свой карман, словно только сейчас вспомнил о чем-то.

Он вытащил оттуда безделушку на цепочке, которая выглядела красноватой, а в отблесках костра заблестела как золото. Он рассмеялся, подбросил ее на руке, поймал, а потом протянул Саше.

— Ты не должен был…

— Какая разница, еда или золото? Целая шкатулка этого барахла, и никакого сердца. Там не нашлось даже живой крысы, ни домового, ничего похожего на это.

— Они слишком честные, — сказала Ивешка, а затем добавила с оттенком безнадежности: — Куда подевался Малыш? Вы видели его?

Саша неловко пожал плечами и протянул безделушку Петру, подумав о том, что Петр скорее всего, прав, что особой разницы тут не было, и нет причин, по которым они не могли бы взять то, что хотели, если только от подобных вещей могла быть какая-нибудь польза.