Русалка - Страница 101

— Кави, Кави, нет, нет!

— Но с другой стороны, — продолжал Черневог, когда отблески далеких звезд скрылись от взора Петра и он, недвижимый, свалился на землю, — ты сам можешь отправиться туда, неотесанная деревенщина, и во много раз быстрее меня.

Ууламетс негромко напевал, дым поднимался вверх, и призраки кружились словно в водовороте вокруг между ними, избегая дыма. Старик смешал золу от костра вместе с сухими травами в одном из своих маленьких горшочков, затем взял небольшой кремневый нож и, надрезав запястье, слил немного крови вгоршок.

— А теперь ты, — сказал он Саше.

Саша, чувствуя как от дыма кружится голова, приложил нож к руке и резко нажал на него: кровь потекла в горшок, но он не ощутил сильной боли, а лишь чувствовал дрожь в руках, когда протянул старику нож и горшок.

— Водка сейчас не повредит, — сказал Ууламетс, и открыв кувшин сделал несколько глотков и добавил водки в горшок. Все это произвело на Сашу гораздо большее впечатление, нежели сам процесс кровопускания.

Затем старик перемешал содержимое горшка костяной трубкой, добавил туда мох и еще какой-то порошок, и, взяв из костра тлеющую ветку, сунул ее внутрь горшка.

Вверх взметнулся столб огня, и Ууламетс, торопливо перебрасывая горшок из одной руки в другую, добавил туда еще сушеных трав. После этого, прикрыв горшок рукой, он опустил в него конец костяной трубки, и вдохнул дым через ее торчащий конец.

Затем он протянул горшок вместе с трубкой Саше.

— Постарайся поглубже вдыхать это, — сказал старик, и Саша сделал так как ему велели, — глубже, еще глубже… Ну, молодец.

Саша чувствовал, как внутри у него все горело, а глаза наполнились слезами. Ууламетс же, тем временем, взял у него горшок и сделал еще несколько глубоких затяжек, а затем неожиданно наклонился к Саше, схватил его за плечо и выдохнул дым прямо ему в лицо, приговаривая:

— Дыши.

И Саша дышал. Он проделал это и во второй и в третий раз, а Ууламетс все время, Саша чувствовал это, напрягал свою волю, заставляя его вдыхать дым, с каждым разом все глубже и глубже…

Вдох — выдох, вдох — выдох… Казалось, им не будет конца…

Сердце и душа требуют обновления… пусть они выйдут вместе с дымом…

Он уже не мог полностью управлять своим телом: Ууламетс задерживал его выдохи до тех пор, пока Саша полностью не ослабел и не опустился прямо в руки старика.

Затем Ууламетс заставил его сделать еще несколько глубоких затяжек дымом, до тех пор пока Саша не обрел способность двигаться, осознавая при каждом движении самого себя, будто он только что снова вернулся в эту жизнь, побывав где-то далеко-далеко…

Но это не обошлось без некоторых ощутимых внутри него перемен. Его не оставляло странное чувство, что он не может свободно, без напряжения взглянуть в глаза Ууламетсу, но, тем не менее, сделал это. Потому, что этого хотел Ууламетс.

Казалось, что его воля покинула его, когда он почувствовал, как его рука неизвестно почему поднимается вверх, и на его запястье садится ворон, разгоняя крыльями застилавший его глаза дым. Затем птица перескочила на выставленную в сторону руку старика и забралась на его плечо, не обращая внимания ни на дым, ни на огонь, и повернул к нему свой единственный глаз.

Странное, неестественное, очень-очень старое созданье, с ощипанными перьями, потерявший свой глаз еще до того, когда Ууламетс пожелал взять его к себе на службу и отдал ему свое сердце, не имея вокруг себя больше ни единой живой души.

— Сделай с ним получше, чем с Драгой, — сказал Ууламетс, и подбросил птицу вверх, и над костром пронеслось тяжелое хлопанье крыльев. — Я ведь еще не законченный дурак.

Саша узнавал очень многое, когда пытался думать о местонахождении Петра: он хотел знать, где же все-таки был Петр, а вместо этого узнавал слишком много про Драгу и женщин вообще, приобщаясь к таким вещам, с которыми он никогда и не сталкивался в своей жизни. Но больше всего он узнавал об Ивешке, Ууламетсе и Черневоге, так что его голова шла кругом, и в итоге он положил ее на руки и почувствовал, как весь мир закружился перед его глазами, а его собственная чистота и невинность показались ему презренными и опасными…

Он же хотел лишь знать все о Петре, и на этом заканчивался его личный интерес ко всему происходящему, и теперь он понимал, что подобное желание имело важное значение для всех людей, независимо от того, в какой земле или в какое время они жили, это было естественное желание для многих поколений людей в Воджводе и в Киеве и во многих других городах, во всяком случае везде, куда простирались его знания о мире… и он хотел знать, насколько его желание, направленное на спасение Петра, поставленное впереди всех других желаний, может позволить Черневогу получить преимущества в этом поединке, и, может быть, даже позволит ему убить их.

— Разум должен управлять сердцем, — сказал Ууламетс, опустив ладонь на его плечо, и осторожно похлопывая его. Саша вытер свои глаза и кивнул, пытаясь — Боже мой! — пытаясь остановить на время все свои желания.

— Несомненно, ты знаешь, — сказал Ууламетс, — что получишь преимущество, если не будешь прислушиваться к сердцу. Мой приятель, там, наверху, может позаботиться и о том, и о другом…

Саша покачал головой, еще раз вытер глаза и проглотил комок, стоявший в горле, пытаясь заставить себя думать пока лишь о том, какие желания были бы предпочтительнее именно сейчас.

Может быть, подошли бы самые общие: чтобы все люди были свободны, благоразумны и спасены от бедствий… Ему казалось, что именно такие желания и должны чаще всего использовать колдуны…

— К сожалению, — сказал Ууламетс, — у каждого из нас есть ошибки, а наши сердца несовершенны. И поэтому, когда на нас сыплются проклятья со стороны какого-нибудь самовлюбленного дурака, как, например, наш теперешний враг, то мы оказываемся в серьезной опасности.

И тогда Саша подумал, что самым правильным было бы иметь самые безошибочные желания.

— Это было бы неплохо, — заметил Ууламетс, подхватывая его мысль, — но именно сейчас наш противник имеет гораздо больше сил, чем мы, и поэтому мы не должны ограничивать себя лишь одними желаниями. Разве я не прав?

— Так что же мы собираемся делать?

— Мы используем силу применительно к имени, — сказал Ууламетс, и ткнул пальцем себя в грудь. — Конкретное против общего. Это следует понимать так, что если ты имеешь желание, связанное с чем-то очень и очень конкретным, имеющим имя, и ставишь это определенное имя в соответствие с бесконечно малым, — тут Ууламетс сблизив большой и указательный пальцы показал условный минимальный размер, не более комара, — содержимым твоего желания, то оно наверняка пройдет через пространство, занятое достаточно расплывчатым общим желанием, словно камень сквозь дым. Фу!… — и все. Поверь мне, что желания лучше работают в том случае, когда цель выведена из равновесия.

— Стало быть, кто хитрее?

— И талантливее. И еще большое значение имеет то, какие у кого есть запасы сил. Наш враг превосходит нас раза в три. Он плохо разбирается в крупных вещах, но зато очень силен в мелочах.

— А разве он не мог пожелать того, чтобы не быть пойманном на воровстве?

— Эта книга… — сказал Ууламетс, кладя руку на пачку пергамента, всегда лежащую около него. — Она похожа на тот твой кувшин. Ничего не может случиться с ней, пока я буду жив. Так же как никто не сможет разбить этот кувшин, только лишь после твоей смерти. Не делай ничего с такой же легкостью, понял меня?

— Призраки перестают беспокоить нас, — сказал Саша, отмечая вслух неожиданно поразившую его мысль. Сейчас он не думал, что в его последних желаниях могла появиться ошибка.

— Что ж, он снова задумался. Или, что тоже возможно, нам и самим удалось пересилить их. Кто может знать истинную причину?

— А не означает ли это, что он собирается узнать ее?

— Возможно, если обратит на это внимание.

— Но если… — Ему не хотелось ссориться с Ууламетсом, но у него было непреодолимое беспокойство по поводу того, что они бездействуют, дожидаясь утра.