Рукопись Ченселора - Страница 1

Темноволосый мужчина, застыв в напряженной позе, смотрел прямо перед собой. Стул, на котором он сидел, как и вся остальная мебель, радовал глаз своей изысканной формой, но был явно неудобен. Спартанская обстановка приемной, выдержанная в колониальном стиле, создавала суровую атмосферу, в которой ожидающие аудиенции посетители невольно проникались чувством ответственности.

Мужчине было лет под тридцать. Природа, создавая его угловатое, с резкими чертами лицо, казалось, заботилась больше о деталях, чем о гармонии целого.

Какие-то внутренние противоречия отражались на нем. Человек, несомненно, обладал характером сильным, но не совсем сложившимся. Его обаятельные глаза, светло-голубые, глубоко посаженные, смотрели на мир открыто и вместе с тем пытливо. Сейчас они напоминали глаза сообразительного зверька, попавшего в трудную ситуацию. Человек то бросал быстрые взгляды в разных направлениях, то смотрел не мигая прямо перед собой.

Молодого джентльмена звали Питер Ченселор. Он сидел неподвижно, с каменным лицом. Чувствовалось, что он сердит.

Кроме него в приемной присутствовала секретарша, женщина средних лет, с тонкими, плотно сжатыми, бесцветными губами. Ее седые, собранные в пучок волосы напоминали выцветший соломенный колпак. Секретарша являла собой некое подобие преторианского гвардейца, этакого верного пса, готового в любую минуту кинуться на того, кто осмелится побеспокоить хозяина, который сидел за дубовой дверью и вход к которому загораживал ее стол.

Ченселор посмотрел на часы, вызвав тем самым неодобрительный взгляд секретарши. С ее точки зрения, любое проявление нетерпения здесь, в этой приемной, было неуместным: ничего не могло быть важнее предстоящей аудиенции.

Пробило без четверти шесть. К этому времени в маленьком студенческом городке университета Парк-Форест на Среднем Западе заканчивались занятия и начиналось в меру шумное веселье. Впрочем, в описываемый весенний вечер оно казалось более оживленным – приближались выпускные торжества.

Парк-Форест старался держаться в стороне от студенческих волнений, которые захлестнули другие университеты страны. Он напоминал песчаный островок, безмятежно раскинувшийся посреди бурного океана. Богатый провинциальный университет жил замкнутой, не без оттенка самодовольства жизнью, лишенной проблем и – увы! – блеска.

В Парк-Форесте царила атмосфера полного безразличия ко всему, что происходило за его стенами. Поговаривали, что именно это и привлекло сюда человека, сидевшего сейчас в кабинете за дубовой дверью. Мунро Сент-Клер стремился если не к полному одиночеству, то хотя бы к относительному уединению.

Но даже здесь это было вряд ли возможно. Помощник государственного секретаря при Рузвельте и Трумэне, человек, выполнявший особые поручения при Эйзенхауэре, Кеннеди и Джонсоне, Мунро Сент-Клер побывал во многих «горячих точках» планеты. И всюду он был уполномочен принимать решения самостоятельно, руководствуясь общими принципами политики президента и собственным опытом. Когда настало время сесть за обработку материалов для будущих мемуаров, Сент-Клер выбрал для этих целей богатый, хотя во всех других отношениях второразрядный университет, пожелав провести там весенний семестр в качестве приглашенного профессора.

Вначале инициатива бывшего дипломата была встречена ошеломленными попечителями с некоторой долей недоверия, но потом они согласились принять его предложение, пообещав ему уединение и полный покой, то есть то, чего Мунро Сент-Клер никогда бы не мог обрести в Кембридже, Нью-Хейвене или Беркли.

Вот так молва объясняла появление Мунро Сент-Клера в Парк-Форесте.

Стараясь отвлечься от мыслей о своих проблемах, Питер Ченселор начал вспоминать, что он слышал о наиболее важных вехах в биографии этого человека.

Но полностью отвлечься никак не удавалось. Самое значительное событие в его собственной жизни обернулось крахом. Потеряно двадцать четыре месяца, целых два года!

Восемью голосами против одного ученый совет Парк-Фореста провалил его диссертацию. «За» проголосовал лишь научный руководитель Питера, но именно поэтому его голос не повлиял на мнение других. Ченселора обвинили в легкомыслии, произвольном обращении с историческими фактами, научной недобросовестности и, наконец, в использовании вымысла там, где нужны доказательства. Все это было высказано в категоричной форме, и Ченселор не мог даже обжаловать решение ученого совета, поскольку провал был полным.

Радостное, возбужденное состояние, в котором Ченселор пребывал перед защитой, сменилось глубокой депрессией. Шесть недель назад журнал Джорджтаунского университета «Форин сервис джорнал» согласился опубликовать четырнадцать отрывков из его диссертации, всего около тридцати страниц. В этом Ченселору помог его научный руководитель, пославший экземпляр работы своим друзьям в Джорджтауне. Те нашли ее весьма познавательной и в то же время устрашающей. «Джорнал» котировался примерно на одном уровне с журналом «Фомин афферс», и в число его читателей входили самые влиятельные люди Америки.

Ченселор надеялся, что публикация в таком солидном издании создаст ему определенную репутацию и поможет найти интересную работу.

Но редакторы журнала поставили одно условие: поскольку диссертация носит своеобразный характер, они опубликуют выдержки из нее лишь после того, как она будет одобрена ученым советом. Теперь ни о какой публикации, конечно, не могло быть и речи.

Работа Ченселора называлась «Истоки мирового конфликта». Конфликт – Вторая мировая война, истоки – довольно вольная трактовка истории столкновения различных общественно-социальных сил в катастрофические по своим последствиям двадцатые и тридцатые годы. Бесполезно было объяснять членам исторической секции ученого совета, что его диссертация – это попытка дать самостоятельную, оригинальную интерпретацию событий, а не официальный документ. Непростительный грех Ченселора состоял в том, что он вложил в уста реальных исторических деятелей вымышленные слова. Для ученых мужей Парк-Фореста такой подход оказался абсолютно неприемлемым. Однако Ченселор знал, что, с их точки зрения, он допустил и другой, еще более серьезный, промах. Он писал страстно, взволнованно, а в научных трудах не должно быть эмоций.

Утвердившийся в научной литературе тезис о том, что финансовые заправилы будто бы не имели ничего общего с шайкой психопатов, прибравших к рукам Германию после падения Веймарской республики, был заведомо ложным. На самом деле, как писал в своей диссертации Ченселор, межнациональные корпорации едва успевали удовлетворять аппетиты волчьей стаи нацистов. И чем сильнее становилась стая, тем значительнее расширялась конъюнктура рынка.

Ченселор опровергал также утверждение о том, что ради экономических выгод финансовые магнаты делали вид, будто не замечают, какие цели ставят перед собой германские фашисты и какими пользуются методами для их достижения. Не замечали?

Черта с два! Поначалу они относились к фашистам терпимо, а потом – по мере стремительного роста прибылей – полностью одобрили их деятельность. Финансисты выдали переживавшей кризис Германии свидетельство об окончательном экономическом выздоровлении. И среди заправил международного капитала, вскормивших вермахт, были весьма уважаемые в Америке предприниматели.

В том-то и загвоздка. Ченселор не мог назвать корпорации, приложившие к этому руку, потому что не располагал достаточно убедительными доказательствами.

Те, кто дал ему все эти сведения и помог выйти на другие источники информации, никогда не подтвердят свой рассказ публично. Пожилые люди, усталые и запуганные, они жили на пенсии, выплачиваемые им государством или теми же корпорациями. Что было – то было, считали они, но рисковать поддержкой своих покровителей ни в коем случае не хотели. И если бы Ченселор предал гласности содержание их конфиденциальных бесед, они тут же выступили бы с опровержением.