Рудимент - Страница 3
Мне было наплевать на кровь во рту, но я горько рыдал, потому что впервые понял одно: я никогда не смогу защитить маму. И в этот момент что-то в моем мирке сдвинулось.
Мама и Ангелина давно разошлись по углам, меня переодели, и воцарилось перемирие.
Так они думали. Все, кроме меня. У Петеньки появился личный враг. И все, что я мог, это сказать врагу нечто… сильнодействующее.
Мне до смерти захотелось ей что-нибудь сказать.
Поскольку денег на покупку новых книг в семье не водилось, то бабушка просто вываливала мне в кровать очередную стопку из дедовой библиотеки, не особо заботясь о ее содержимом. За прошлую неделю я прочитал книжку Беляева о человеке-амфибии, стихи Чуковского, еще толстую книжку Шукшина «Я пришел дать вам волю» и, для разнообразия, дедушкину монографию «Курс кожных болезней». Последняя произвела на меня неоднозначное впечатление. Я снова многого не понял и попросил принести мне книгу про слова.
— Петя, в доме жрать нечего! — резонно возразила тетя Лида, набивая рюкзак стеклянной тарой.
— Купи племяннику энциклопедию, — посоветовала бабушка.
— Лучше я куплю ему колготки, — нашла компромисс тетка. Она тоже любила меня.
— Воинствующая серость! — промолвила бабушка и задымила «Беломориной».
Одна бабушка догадывалась, с какой скоростью я читаю.
Почему я так четко запомнил тот день, и даже книжки? Нет, я не ударился головой о линолеум, когда упал. Просто во мне что-то переменилось. Я сидел и думал о человеке-амфибии, и Стеньке Разине, и кожных болезнях. Обо всем сразу. Но сильнее всего я думал о том, что не может не быть способа стать сильным и могучим, чтобы защитить маму и наказать таких, как Ангелина.
Я ничего не придумал. Оно пришло само.
Через какое-то время я встретил Ангелину Петровну на прежнем месте и сказал:
— Робин-бобин-барабек, скушал сорок человек!..
Соседка отнеслась к новости достаточно равнодушно. На кухне, кроме нас с ней, никого не было, если не считать дяди Паши. Дядя Паша мылся в ванной, отгородившись от мира синенькой занавеской.
Он пришел с ночи, фыркал и плескался, как гренландский тюлень. Поверх занавески висели его цветастые трусы.
— Фарисеи тебя слышат! — сказал я. — Мы заложники извращенных представлений. Робин-бо-бин-барабек, скушал сорок человек. Один подвенечный наряд на все случаи жизни. Я — часть той силы, что вечно хочет зла и вечно совершает благо. Человеческое тело вопиюще неэффективно. Много воды и много крови утекло со дня свадьбы Двойры Крик. Фарисеи тебя слышат…
Столь содержательная речь не могла не найти отклика в жестокой груди соседки. Она выпустила из рук багровую свеклу и уронила в раковину нож.
— Лидка! — заорала она, отодвигаясь под прикрытие серванта. И крик ее был подобен брачному воплю необразованной гориллы. — Лидка, звони Катерине, пусть заберет отсюда своего вонючего засранца! Совсем сдурели, семейка психов!
На шум выглянул мыльный дядя Паша. От неожиданности он уронил шланг с включенной водой мимо ванны. Вбежала моя тетка и угодила ногами в струю кипятка. Тетка подпрыгнула и случайно сорвала занавеску ванной, вместе с карнизом. Ангелина Петровна увидела голого дядю Пашу и позорно бежала с кухни.
Победа осталась за мной.
Вечером бабушка и мама устроили дознание. Никто не мог понять, что так взбеленило Ангелину Петровну. Ведь она об меня не спотыкалась, и кресло загоняли теперь на законное место нашей семьи, вместо стула у крайнего столика.
— Это наш стол, — заявила тетя Лида, — и не фиг залупаться! Петя будет сидеть там хоть всю ночь.
Никто не понял, и сам я — тем более.
Но свирепая соседка начала меня сторониться. Дальше произошло много всякого. Помню, приходил участковый, потому что сын Ангелины поджег двери. Потом арестовали дядю Пашу, он вынес с работы и пропил важную деталь от грузовика. Мама с тетей Лидой и бабушкой ходили на суд его защищать. Бабушка на суде выдала:
— Кровавый молох Меченого катится по России!.. После чего судьи с перепугу дали дяде Паше условный срок, лишь бы не слушать бабушку дальше.
— Венедиктовна, ну ты, бля, прямо как Цицерон! — похвалил вечером дядя Паша, угощая всех рябиновой настойкой.
— Извольте грамотно построить фразу, — мрачно посоветовала бабушка, смакуя алкоголь.
Иногда я думаю, что от бабушки мне кое-что передалось.
Когда они уходили на суд, я подкараулил Ангелину Петровну, не выходя из комнаты. Имелось специальное приспособление, чтобы я мог позвать на помощь в случае пожара или другой беды. Я дернул за веревку, когда эта злобная ведьма возилась в коридоре. Дверь отворилась, и я звонко продекламировал:
— Робин-бобин-барабек, скушал сорок человек. Побег не обезлиствел, зарубка зарастет. Так вот — в самоубийстве ль спасенье и исход? Все бы тебе, Хлопуша, душить да резать! Отчего вы ни разу не захотели, не попытались заглянуть в ту великую книгу, где хранятся сокровенные тайны мироздания? Фарисеи тебя слышат. Робин-бо-бин-барабек, скушал сорок человек. Перешагни чрез парапет чугунный, и даст тебе забвение вода. Робин-бобин…
Немыслимая каша из цитат, непонятным образом отложившаяся в башке шестилетнего паралитика. Я не сумел бы внятно ответить, откуда взялась подобная ахинея.
Но я хорошо представлял, зачем я это делаю.
Мне нравилось, что ей нехорошо.
Соседка застыла с кошелкой и зонтиком в руках. Сквозь дверную щель, из сумрачного коридора на меня уставился ее красный, опухший глаз. Где-то тикали часы. В тот момент она могла бы зайти к нам и запросто придушить меня подушкой. Но пожилая склочница ничего не сделала, она повернулась и ушла. Хлопнула входная дверь.
Я сидел в кроватке, весь мокрый. Пот так и лил, словно мне пришлось катать тачку с углем. Я никогда так не уставал, даже в больнице, где по-всякому сгибают руки и ноги.
Я точно не помню, но вроде бы подлавливал Ангелину Петровну неоднократно. Я ничего специально не сочинял и не записывал на бумажке. Тем более, что пальцы слушались все хуже, а еще начал искривляться позвоночник. Меня отвезли в больницу, и там сказали, что придется носить корсет. Но на корсеты тоже очередь. Так что мне было не до записей. Я вообще вспоминал о своем единственном враге, только когда мы сталкивались вплотную. Но самое любопытное, что соседка меня больше не сторонилась. Она молча выслушивала ту невразумительную белиберду, что я нес, иногда застывала на несколько секунд и уходила.
Иногда Ангелина сама начинала что-то бормотать. Потом она приделала к своему холодильнику замок. Тетя Лида хохотала. Ангелина Петровна заявила ей, что отравить ее не так просто, у них не получится, потому что свою посуду она теперь держит в комнате и проверяет замки.
Периодически они схлестывались на нейтральной территории, с мамой или теткой, но меня это не слишком занимало. Мне купили маленький радиоприемник на коротких волнах. Теперь я мог читать и одновременно слушать мировой эфир. По-прежнему одна лишь бабушка замечала, с какой скоростью я читаю. Еще я разгадывал для нее кроссворды. Удивительно, как у меня не вскипели мозги. В области абстракций бабушка держала явное первенство, но по фактическим понятиям я ее легко обошел. Моя память хранила такие нужные сведения, как названия Камчатских сопок, имена китайских императоров и британских премьеров с датами рождения и смерти. Я ничего не запоминал нарочно. Разве можно выучить латинские клички червей-паразитов, живущих в рогатом скоте?
Кроме того, я начал читать на английском языке. Энциклопедию мне так и не купили, но имелся большой двухтомный словарь. К шестому дню рождения я с великими мучениями одолел роман Агаты Кристи в оригинале и потихоньку начал разбирать, о чем говорят дикторы английских радиостанций. Это не так уж сложно, ведь ежедневно они повторяют одно и то же, не хуже репетиторов. После Агаты Кристи я немедленно замахнулся на собрание стихов лорда Байрона. Слова оказались простыми, но смысл ускользал. Мне хватило благоразумия отложить книгу, но до сих пор, одиннадцать лет спустя, я могу по памяти прочесть половину «Чайльд Гарольда». Маме было не то чтобы наплевать, но она все глубже погружалась в себя. Язык не поворачивается произнести «погружалась в бутылку», хотя это правда.