«Ручается разум и свидетельствует совесть». Владимир Соловьев как литературный критик - Страница 2

Соловьев суммирует тысячелетний эстетический опыт на самом рубеже XX века — и делает это очень вовремя. Новые скифы были на подходе. Первые, еще робкие и полубессознательные попытки подменить в искусстве красоту безобразием начинаются при нем. В знаменитой серии из трех коротких статей Соловьев дает уничижительную оценку первому выступлению символистов. Эти статьи, яркие и наглядные, были прочитаны более внимательно и запомнились отчетливее, чем другие работы Соловьева, — для современников они были, что называется, легким чтением, почти развлекательным, да и предмет был уж больно благодарный. В брюсовском «Всходит месяц обнаженный при лазоревой луне…» (и подробных ему выпадах) пустая игра откровенно противо-поставлена прекрасному, безобразие обнажено и выставлено напоказ.

О служении безобразию как эстетической категории; о воинствующем отрыве эстетики от этики при Соловьеве еще речи не было; были — уступки безобразному, потакания хаосу, — но даже их он назвал величайшей изменой художника своему назначению. Легко вообразить, что сказал бы он о зауми Крученыха, о квадратах Малевича, о поп-музыке и других эскападах эпохи показного потребления культуры.

Современный упадок искусства он тоже объяснил бы в старых, но вечных терминах: как упадок духа, как утрату страсти и воли к высокому и прекрасному. Сколько бы ни теоретизировали поборники так называемого постмодернизма по обе стороны Атлантики, а низость остается низостью, безобразие — безобразием, и — в точности как это было сто и тысячу лет назад — до искусства они не возвышаются.

Можно допустить, что не все конкретные выводы критики Соловьева выдерживают проверку с точки зрения последующего опыта. Иной раз хочется и возразить ему, но уже этот вызов на спор плодотворен, он свидетельствует, что Соловьев остается нашим живым собеседником. Важно, что основной вопрос он поставил верно, а основные положения артикулировал с редкостной, поистине безупречной отчетливостью.

Остается добавить, что его критические работы написаны прекрасным, достоверным и выразительным языком, который по сей день воодушевляет читателя — и сам по себе знаменует торжество «ощутительной формы истины и добра».