Русское литературоведение XVIII–XIX веков. Истоки, развитие, формирование методологий: учебное пособ - Страница 13
Героическая поэма, обращаясь к историческим событиям, создает их образ – пригвождает «к единой точке сию самую историю», «дает ей быть в виде, весьма привлекающем более». Поскольку «эпическое подражание» – это «живонаписующее искусство» и отображение в нем находится «превесьма в тесных <…> границах», его автор должен отобрать требуемый материал. Осуществляется этот отбор фактов «как убавлением от нее <от истории> огромного пространства, так и прибавлением к ней околичностей веселейших». Говоря языком современной науки, Тредиаковский писал о том, что героическая поэма как литературное произведение начинается с авторского вымысла – с систематизации фактов и их индивидуально-творческого осмысления.
Звездным часом героической поэмы Тредиаковский считал творчество «Омира» (Гомера) – его «Илиаду» и «Одиссию» («Одиссею»). Так, в «Илиаде» воссоздана «не просто история», а «история ироических времен, баснословных тех и мрачных» (99). Для достижения своих целей Гомер просчитал, по мнению автора «Предъизъяснения», объем произведения: он дал «распространение не преобширное, такое привело б в скуку, но довольно протяженное, дабы удовлетворить любоиспытанию». Тредиаковский восхищался композиционной организацией произведения – его «начала, продолжения и окончания»: Гомер талантливо «распределил тут и расположил порядок весь и все сразмерности, как во всецелом написании, так и в частях его» (99).
Тредиаковский подчеркивал, что единство произведения обеспечено обнаруженной причинно-следственной «вероятностью»: Гомер «держался единого и всюду владычествующего действа». Если бы автор «Илиады» не нашел способа «соединить совокупно многие действа, не зависящие одно от другого», то и «б пиима его не была уже одна большая картина, но сделалось бы множество маленьких образков, не могущих составить преизящной всецелости». В результате, «Илиада» является произведением, в котором, по мнению Тредиакоского, все эпизоды и сцены так «сопряжены», что «не можно тех отнять» как от «владычествующего действа», так и друг от друга. В качестве аргумента Тредиаковский провел сравнение художественного произведения с телом человека: единство целого «Илиады» существует как живой организм, и «равно как не возможно ничего отторгнуть от человеческого тела, не повредив стройности, надобности и сразмерности» его, так и расторжение такое не допустимо в гомеровском произведении, поскольку «действие его главное и стало единое, целое и совершенное» (100).
Автор «Предъизъяснения» проанализировал, выражаясь современным научным языком, хронотоп гомеровской поэмы, а также восприятие читателем его условной природы: «В сем действии продолжение времени зависит у него <у Гомера> не токмо от числа приключений, сходственно с вероятностию, но еще и от постижения читателей, долженствовавших быть в таком прицеле, чтоб им осмотреть одним воззрением и без труда все ядро и весь оклад действия». Тредиаковский подчеркнул, что «сие точно есть правило <искусства> на продолжение времени» (100), разграничив тем самым факты действительности, подчиняющиеся законам физического времени, и образ действительности, который в литературном произведении создается средствами художественного времени.
В работе рассмотрена поэтика сюжета героической поэмы. Первая «часть» сюжета носит характер экспозиции, когда автор дает ввод в ситуацию. «Вторая [часть] <…> называется узел, или завязывание, или заплетение»; иными словами, «вторая часть» сюжета связана с формированием конфликта. Завершением произведения является «развязывание, или расплетение, или окончание всего действия». Рассмотрение сюжета поэмы сопровождалось обращением Тредиаковского к вопросу о расстановке персонажей. «Пиит, – указывал автор работы, – рассудил за благо употребить во всей своей пииме разные народы, разных военачальников и богов, сопротивляющихся друг другу» (101).
Тредиаковский коснулся пафоса произведения как фактора его стилеобразования. «Омир, – писал он, – преходит часто от громкого гласа к тихому, от высокого к нежному, от умиленного к ироическому, а от приятного к твердому, суровому и никак свирепому». Эти интонационно-пафосные модуляции оформлены сравнениями и «уподоблениями» – их «пренеисчетное <…> богатство». Наконец, «ничто не может стихов его [Гомера] быть гладчее и плавнее, а речений в них пристойнее, изобразительнее» (101).
Помимо «Илиады», в круг «ироических пиим» Тредиаковский включил «Одиссею» (это «вторая Омирова эпопиа»), а также «Енеиду» («Энеиду») Марона (Вергилия). В этих эпопеях, «двух на еллинском языке да одной на латинском», представлена «вся и единственная сладость читателей благоискусных». В дальнейшем, по мнению Тредиаковского, только Ф. Фенелон[51] «снабдил Общество ученое четвертою эпопиею, хотев его просветить» (102). Французский писатель продолжил эпическое и героическое описание легендарной истории, выведя в качестве героя сына Одиссея Телемака.
Тредиаковский отрицал принадлежность таких произведений, как «Библия», поэма Лукана[52] «Фарсалия», написанная на латинском языке, поэма Торквато Тассо «Избавленный Иерусалим» («Освобожденный Иерусалим»), написанная на «италианском», эпические поэмы Камоэнса «Лузиада», написанная на португальском, «Потерянный рай» Джона Мильтона, написанный на «аглинском», и «Ганриада» («Генриада») Вольтера, написанная на французском, к жанру «ироической пиимы» (103). Первым аргументом Тредиаковского является утверждение, что «история, служащая основанием эпической пииме, должна быть или истинная, или уже за истинную издревле преданная». Тредиаковский отказал в праве на такое основание событиям, взятым из «древней», «средней» и «толь меньше еще новых веков в истории», поскольку эпопея сосредоточена на изображении «времен баснословных, или ироических» (102–103). Реальное лицо не может быть героем классической эпопеи. В центре ее могут находиться только такие мифологические герои, как Приам, Агамемнон, Гектор, Ахилл, Одиссей, Телемак и др., т. е., в терминологии Тредиаковского, герои «баснословные» (107). Вторым аргументом в утверждении автором «Предъизъяснения» своей правоты стало указание на то, что большинство перечисленных произведений написано на европейских языках: это «и по течению слова суть токмо то, что они сочинения некие стихами сих народов» (103).
Будучи поэтом-классицистом, Тредиаковский подчеркивал, что в эпопее читатель наслаждается «течением слова ироического» – «екзаметром» (гекзаметром). Он сравнивал стиховой «поток» эпопеи с рекой, «подобной Волге: сперва несется струею, потом ручьем, потом речкою, вскоре после рекою; возрастая ж впадающими с сторон водами, влечет уже ток свой быстрый, глубокий, обширный, полный превеликим и предолгим Нилом, даже до самого своего устия в море, то есть до окончания». Такого наслаждения, был убежден Тредиаковский, не могут нести «стихи, оканчивающиеся рифмами», которые «отнюдь не могут продолжать непрерывного такова шествия», – стихи «италианские, англинские, ишпанские, французские и польские». «Такие стихи суть не река, – гневался Тредиаковский, – текущая с верху в низ, непрестанно и беспреломно, к удаленному своему пределу: они студенец <холодный ключ> некий, бьющий с низу в верх», «согласие рифмическое отроческая есть игрушка, недостойная мужских слухов» (106).
Историко-литературный вывод Тредиаковского однозначен: «сею препрославленною титлою <героической поэмой> величаться им <перечисленным произведениям> нет права», «не имеет подлинно ученый свет по сие время <…>, кроме Омировых, Мароновы и Фенелоновы, ироических пиим точных и существенных: все прочие, колико их ни обносится, суть токмо псевдопиимы такие» (103).
Теоретический вывод Тредиаковского содержит определение жанра эпопеи: это «есть баснь, основанная на истории ироических времен, а повествуемая пиитом на возбуждение в сердцах удивления и любви к добродетели, представляющим едино токмо действие из всей жизни ироя, поспешествуемое свыше, исполняющего ж некое великое намерение, не взирая на все препоны, сопротивляющиеся тому предприятию» (102). Определение жанра Тредиаковский усиливает перечислением ключевых слов для его распознания, обозначив, в результате, критерии жанра: «эпическая баснь, то есть вымысел, правде подобный, или подражающий естеству, имеет в основание себе историю, живет, дышит действием, наставляется нравоучением, а увеселяет, услаждая течением слога и слова пиитического».