Русский путь. Вектор, программа, враги - Страница 8

Даже такая радикальная и экстравагантная революционерка, как В.И. Новодворская, не говорила о нашем населении с таким отвращением. Почему же с таким восторгом принимали наши интеллигенты изощренные оскорбления от эзотерического философа, которого мало кто и читал? Это еще одна загадка нашего кризиса.

М.К. Мамардашвили утверждает, что со времен Ивана Грозного в России начался распад социальных связей, который завершился в 1917 г. гибелью общества: «Возможен, конечно, представим их распад, распад и появление целых зон распада социальных связей и вытекающего отсюда одичания человека… Например, такую зону распада социальных связей [в России] мы отчетливо имеем в советской истории начиная с 1917 г.: сначала [зона распада] была в Петербурге, а потом сразу, мгновенно (без какой-либо передачи во времени и пространстве – нет этого, потому что это происходит совершенно иначе) идет лавина следствий, все расширяющаяся, потом – все пространство Советского Союза охватившая зона распада общественных связей, социальных связей, т. е. зона отсутствия общества… Я утверждаю, что в 1917 г. произошло коллективное самоубийство общества и государственности» [20, с. 79–80].

Как понимать его категории и термины? «Все пространство Советского Союза – зона отсутствия общества»! Это что – аллегория, художественная метафора или новая оригинальная трактовка понятия общество? Как бы удалось в СССР провести индустриализацию, победить мощную систему фашизма в войне и развить науку, сравнимую с западной, не имея ни государственности, ни общества? А ведь М.К. Мамардашвили в лекциях ратовал за строгость мышления, у него даже есть популярное эссе под названием «Дьявол играет нами, когда мы не мыслим точно». Вот дьявол и сыграл с нами злую шутку с этим «новым мышлением» перестройки.

Апологетика Запада выделялась даже на фоне того прозападного психоза, волна которого прокатилась по элите интеллигенции в 1980-е гг. – в философских кругах М. Мамардашвили даже называли «сверхевропейцем». Но ведь Запад у него тоже был не научным и даже не рациональным понятием, а идеологическим инструментом при тех «превращениях сознания», которые он производил в своих студентах и почитателях.

Ю.В. Пущаев говорит, приводя выдержку из статьи М. Рыклина: «Когда Мамардашвили говорил о Европе, он говорил скорее о Европе идеальной, Европе-символе, существующей преимущественно лишь в его философствовании и выполняющей функции идеальной модели для заблудшей России. Порой сами европейцы не соглашались с такой оценкой Европы: “Я помню, как возмущены были американские и европейские философы Фредерик Джемисон, Вольфганг Хауг и другие участники конференции о постмодернизме в Дубровнике осенью 1990 г., когда Мамардашвили назвал позднекапиталистические общества, в которых они живут и которые безжалостно критикуют, “просто нормальными человеческими обществами”. Никогда, возможно, дистанция между “сверхевропейцем” и западными философами не проявлялась в такой чистоте, как тогда, на пороге распада СССР”» [18].

Для нас важен тот факт, что М.К. Мамардашвили не просто «говорил о Европе идеальной», он совершенно неадекватно очернял Россию как якобы изначально (примордиально) антихристианскую и антикультурную конструкцию: «Русские, куда бы ни переместились – в качестве казаков на Байкал или на Камчатку, их даже занесло на Аляску и, слава Богу, вовремя продали ее, и она не оказалась сегодня той мерзостью, в которую мы ее скорее бы всего превратили, – куда бы они ни переместились, они рабство несли на спинах своих. А американцы несли с собой другое – Великую хартию» [20, с. 331].

Неужели это можно принять как научное или философское суждение – как бы ни относиться к России в рамках рационального мышления? Но ведь большинство гуманитарной элиты России все это принимали и принимают сегодня!

Вот «грузинский Сократ» объясняет французскому коллеге на концептуальном уровне уродство России: «Живое существо может родиться уродом; и точно так же бывают неудавшиеся истории. Это не должно нас шокировать. Вообразите себе, к примеру, некоторую ветвь биологической эволюции – живые существа рождаются, действуют, живут своей жизнью, – но мы-то, сторонние наблюдатели, знаем, что эволюционное движение не идет больше через эту ветвь. Она может быть достаточно велика, может включать несколько порой весьма многочисленных видов животных, но с точки зрения эволюции это мертвая ветвь.

Почему же в социальном плане нас должно возмущать представление о некоем пространстве, пусть и достаточно большом, которое оказалось выключенным из эволюционного развития? На русской истории, повторяю, лежит печать невероятной инертности, и эта инертность была отмечена в начале XIX в. единственным обладателем автономного философского мышления в России – Чаадаевым. Он констатировал, что Просвещение в России потерпело поражение… По-моему, Просвещение и Евангелие (ибо эти вещи взаимосвязанные) совершенно необходимы… Любой жест, любое человеческое действие в русском культурном космосе несут на себе, по-моему, печать этого крушения Просвещения и Евангелия в России» [21].

М. Мамардашвили писал, что у грузин «благоустроенные квартиры забиты вещами, высококачественной импортной аппаратурой», делая из этого факта широкий «философский» вывод: «Эта атмосфера отражает самоуважение грузин, которое отсутствует у русских». Он даже усиливает этот аргумент: «Обстановка отражает мое отношение к самому себе. На стол я стелю скатерть, а не газету. Русские готовы есть селедку на клочке газеты. Нормальный, невыродившийся грузин на это не способен … Мы должны отделиться … Хватит вместе страдать и вместе жить в дерьме» [20, с. 350].

Разве позволительно философу переходить на бытовой уровень и пускать свои вульгарные оскорбления в пространство общественного сознания! Зачем друзьям Мамардашвили было тиражировать эти злые слова? Ведь они стали политическим фактом, и он не может остаться без рефлексии.

Другой важной фигурой в разработке и тиражировании средств подрыва легитимности СССР в среде интеллигенции был академик АН СССР (по Отделению экономики) А.Н. Яковлев (1923–2005). В обществоведение он врос уже из номенклатуры КПСС. Он вступил в КПСС в 1943 г., учился в Высшей партийной школе при ЦК ВКП(б), работал в Ярославском обкоме ВКП(б). С 1953 г. работал в ЦК КПСС, окончил аспирантуру Академии общественных наук при ЦК КПСС, стажировался в Колумбийском университете (США), 10 лет был послом в Канаде и вернулся в 1983 г. Здесь был назначен директором ИМЭМО, затем секретарем ЦК КПСС по вопросам идеологии, информации и культуры, в 1987 г. – членом Политбюро.

Обладая властными рычагами в важнейших сферах, он до 1991 г. сам публично высказывался сравнительно мало, а действовал внутри правящей верхушки и решал кадровые вопросы. Об этом никак нельзя забывать – чистка кадров была тотальной, без этого никакой Реформации (так А. Яковлев называл перестройку) произвести бы не удалось. Вспоминая 1986 г., американский посол Д. Мэтлок писал: «И еще одно ключевое слово вошло в моду в то лето: “Гласность”. Главную роль на этом фронте перестройки играл возглавлявший Отдел пропаганды ЦК КПСС А.Н. Яковлев, который еще накануне XXVII съезда начал обновлять руководящий состав средств массовой информации. Летом 1986 г. он уже докладывал на Политбюро, что “руководящие кадры в этой сфере на 90 % заменены”» [40][11].

Но после 1991 г. А.Н. Яковлев выразил свое отношение к СССР и советскому строю откровенно, и из этого можно понять, как он проводил смену кадров, какие установки давал аппарату и кого поддерживал в сфере «идеологии, информации и культуры». Он пишет о перестройке так: «Перестройка – это объективно вызревшая в недрах общества попытка излечить безумие октябрьской контрреволюции 1917 г., покончить с уголовщиной и безнравственностью власти… Перестройка 1985–1991 гг. взорвала былое устройство бытия, пытаясь отбросить не только уголовное начало, но и все, что его объективно оправдывало и защищало, на нем паразитировало: беспробудный догматизм, хозяйственную систему грабежа и коллективной безответственности, организационные и административные структуры бесправия» [39, с. 567, 568].