Русский национализм. Семнадцать ответов - Страница 7

Но вернемся к приватизированной собственности и ее судьбе. Стоит отметить, что пересмотр итогов приватизации вовсе не требует никаких революций, террора, рек крови и т.п. Достаточно соблюдать законы — современные российские законы. Это было наглядно продемонстрировано на том же «деле ЮКОСа» — каковое, заметим, отнюдь не привело к катастрофическим последствиям.

Однако пересмотр итогов приватизации не может быть самоцелью. Важно, что будет после этого.

Очевидно, новая национализация собственности, то есть передача ее в руки государства, бессмысленна — поскольку эта собственность снова окажется не в руках русского народа, а в руках чиновников, которые рано или поздно (а скорее всего — сразу) начнут использовать ее для личного обогащения. Граждане, ответственно относящиеся к государству, не подвергают его служителей таким искушениям. Те же самые последствия наступят при попытке простой, не отягощенной никакими обязательствами, передачи этой собственности в частные руки, сколь угодно чистые и незапятнанные. Нет никакого смысла менять одну камарилью собственников на другую, которая тоже заведет оффшорные счета и начнет дербанить российские богатства.

Решение состоит в создании механизмов ответственности собственников (или управляющих собственностью) перед русским обществом — замечу, не перед государством, а именно перед обществом в целом. Государственных чиновников можно купить или запугать; общество в целом купить или запугать нельзя.

Эти механизмы могут быть экономическими, административными или какими-то другими. Целый комплекс таких мер реализован в современных западных демократиях, равно как и на развитом Востоке — в Японии, Южной Корее, Сингапуре и других странах. Не исключено и появление оригинальной российской модели. Все это должно стать предметом широкой общественной дискуссии, на которую сейчас наложено фактическое табу. Ближайшая задача русской политической мысли — инициировать и развернуть такую дискуссию.

Сказанное не исключает возможности временной национализации некоторых секторов экономики — в особенности нефтегазового комплекса, имеющего решающее значение для формирования доходной части бюджета.

Стоит еще упомянуть тему реституции — эта идея популярна среди части русских националистов правых вглядов. Они полагают, что собственность, экспроприированная советской властью, должна быть возвращена потомкам законных владельцев. В Восточной Европе реституция была проведена. В России фактическая реституция проводится государством по отношению к церковной собственности, и националисты это, как правило, одобряют (хотя и не все). Я лично не имею никакого мнения по этому вопросу. Скорее всего, этот вопрос следует решить в ходе общественной дискуссии.

Кроме того, националисты ставят вопрос о собственности России за рубежом. Речь идет об очень значительных активах, стоимость которых огромна. Эта тема тесно связана с восстановлением правопреемства с Российской Империей. Разумеется, нынешние российские власти, озабоченные вывозом из страны всего ценного, а не наоборот, никогда не будут поднимать эту тему, поскольку это повредит их личным финансовым интересам на Западе. Так, например, Русской Православной Церкви принадлежала немалая земельная собственность в Палестине. Советское руководство фактически подарило большую часть этой собственности Израилю, но даже ее остатки имеют огромную ценность. Кто, кроме русских националистов, способен хотя бы начать обсуждение этих вопросов?

  «Сбережение народа» — лозунг, выдвинутый впервые Солженицыным. Он подразумевает физическое, экономическое, культурное и национальное возрождение русских.

Начнем с самого простого, демографического аспекта. Численность русских стремительно сокращается. Основная причина — сверхсмертность, особенно мужская, не имеющая аналогов в современном мире (включая развивающиеся страны). Простой перечень уже известных причин сверхсмертности занял бы несколько десятков страниц уобристого текста. Начать пришлось бы с актов геноцида (например, на Кавказе), а закончить — например, обсуждением химического состава содержимого пивных и водочных бутылок (которые содержат не только алкоголь, но и просто различные яды).

Но все это разнообразие причин укладывается в одну парадигму: практически в каждом конкретном случае мы видим либо попустительство государства, либо его прямое поощрение тех или иных, губительных для русских, мер и действий. Фактически можно говорить о политике русоцида, истребления русских как народа.

Я сейчас не буду обсуждать вопрос о степени осмысленности и целенаправленности этой политики. Достаточно обозначить главное: прекращение русоцида во всех формах является первоочередной задачей русского национального государства. Без этого все остальные меры — типа «повышения рождаемости» и т.п. — не будут иметь никакого смысла.

Однако все это касается планов на будущее. Но ведь, в отличие от экономики — в которой правила игры задает прежде всего государство, и где без обладания властью ничего изменить нельзя — жизнь народа и его состояние хотя бы отчасти зависят от него самого. Могут ли русские националисты уже сейчас предложить что-то полезное для русского народа и его сбережения?

Да, могут. Русские националисты способствуют сбережению русского народа уже сейчас. Хотя бы тем, что именно русские националисты сейчас являются единственными строителями гражданского общества в России. Именно русские националисты помогают людям защищать себя в опасных ситуациях столкновения с антирусскими силами (в том числе государственными), организуют их и направляют их усилия в конструктивное русло. Так, в последние годы развивается русская правозащита, причем каждый успех в этом направлении оказывает оздоровляющее моральное влияние на множество людей и служит примером обществу в целом — точно так же, как каждая неудача, каждый акт несправедливости по отношению к любому русскому человеку оказывает негативное влияние на общество в целом. Подробнее я писал об этом; не хочу повторяться.

Я уже не говорю о том, что само сообщество русских националистов является более здоровым, — биологически и морально — чем русское общество в среднем.

Так было не всегда. Я помню, в начале девяностых годов средний русский патриот был, как правило, унылым, депрессивным существом, живущим ностальгией по разрушенной стране и утраченному будущему. В то время как вокруг сновали люди с блестящими глазами, одержимые разными надеждами — кто пытался разбогатеть, кто уехать на ПМЖ в «развитую страну», кто надеялся на скорое торжество демократии и животворную руку рынка.

Сейчас ситуация кардинально изменилась. Средний российский обыватель перестал надеяться на что-либо хорошее. Все возможности схватить фортуну за хвост закончились в те же девяностые, и он понимает, что навеки останется в той общественной страте, куда его занесла судьба — и это еще в самом лучшем случае. В демократию обыватель не верит, да ее еще и нет, и, что всем очевидно, при нынешнем режиме не будет — а режим кажется вечным.. Он воспринимает страну, в которой живет, в лучшем случае как серый фон, а в худшем — как постылую клетку, куда его за что-то посадила судьба. Он не хочет заводить детей, потому что не понимает, заслуживает ли его род продолжения. Если дети у него есть, он не знает, что с ними делать. Он постоянно ощущает груз какой-то бесконечной вины, непонятно кем и за что на него возложенной. Он одержим синдромом россиянина — то есть боится даже мысленно осуждать тех, кто причиняет ему зло, а когда видит несправедливость, обвиняет жертву, а не злодея. Он вообще всего боится — и при этом ни к чему не готов.

Разумеется, он старается обо всем этом не думать — и в результате начинает бояться думать вообще.

Зато русский националист понимает, зачем живет. Вокруг него — не черная дыра, а родная земля, которую он должен вернуть себе и завещать потомкам. Он знает, что его жизнь имеет ценность, его усилия не тщетны, а враги, хотя и сильны, но все-таки не всесильны. У него есть за что уважать себя — в сегодняшней ситуации само участие в русском движении является достаточным поводом если не для гордости, то для самоуважения. Возможно, ему не хватает уверенности и он не всегда понимает, что делать — но, по крайней мере, у него есть ориентиры.