Русский капкан - Страница 16

Каждый день катер отвозил на остров схваченных противников оккупации. Живые оттуда не возвращались. Мертвых сбрасывали в море. Трупы нередко прибывало к берегу. Рыбаки хоронили их у себя на кладбище, приглашали местного священника, и тот чистосердечно отпевал их как пострадавших за землю русскую и православную веру.

Поморам, коренным и недавним, было больно смотреть, как в устье великой Северной реки входили чужие военные корабли. Протестующих россиян иноземные и местные каратели в концлагере Мудьюг пытками и голодом доводили до смерти. Больше месяца узника не держали. Такой был приказ генерал-майора Пула. Обычно он ссылался на дефицит продовольствия для туземцев.

«Экономика России, – заявлял он в воззвании, которое было вывешено возле штаба союзных войск на Троицком проспекте, – не позволяет кормить преступников даже по нормам военного времени». Преступником считался всякий русский, кто осуждал оккупационный режим.

В оккупированном городе поощрялось доносительство. Время от времени на «Доске информации» вывешивался листок с расценками «за помощь комендатуре». Кто сообщал о месте нахождении дезертира, получал премию в сумме 60 северных рублей, о выявлении большевика-подпольщика – 85 рублей. На эти деньги можно было купить бутылку водки местного разлива.

Вернувшись домой на Соломбалу, Сергей обдумывал предложение своего шефа. Он давно горел желанием встретиться с батей и честно, как на духу, рассказать ему, в какую паутину затянул его бывший сослуживец по Академии Генерального штаба.

Признаться родному отцу он не решился. Отец, Витольд Ханс Сааг, наполовину эстонец, наполовину немец, предвзято относился к России и к русским. Предвзятость окрепла, когда мать Сергея, Елизавета Романовна, влюбилась в русского офицера и сбежала к нему. Сергею шел восьмой год. Но счастье Елизаветы и ее сына оказалось коротким. При обороне Порт-Артура офицер погиб, семью приютил у себя однополчанин погибшего Александр Самойло. Вскоре Елизавета вторично вышла замуж и с мужем уехала в Туркестан. Мальчик остался в семье однополчанина. Тот его усыновил, дал русское имя и украинскую фамилию (род приемного отца шел от запорожских казаков – походного атамана по прозвищу Самийло Кишка). С новым именем и новой фамилией Сергей Самойло был принят в русскую гимназию, затем – в Константиновское артиллерийское училище. В мировую войну вступил уже в чине капитана и в должности командира батареи.

Россия стала его родиной, и когда ему кидали в упрек, что он русский националист, он с гордостью отвечал: «Русские националисты спасут Россию». Впервые эту фразу он услышал из уст приемного отца, к тому времени уже генерал-майора. Несколько позже от него Сергей услышал: «Для русского человека самое святое – отечество по имени Россия. С ним нам жить и с ним делить судьбу, какой бы она ни была».

И еще: «Русский человек по натуре добрый и бесхитростный. А наша профессия, Сережа, – это воинственная доброта. Она предполагает зоркость и хитрость, умение вовремя отличить друга от недруга, и без надобности не обнажать свою ненависть к непримиримым врагам России. Открытость своего сердца, но только для друга».

Эти слова ложились в юную душу, как зерна в пахотное поле. К тому времени Сергей Самойло, уже капитан, в пламени мировой войны своим умом дошел до понимания, на чьей стороне правда. Каждый свой поступок он сверял по отцу-генералу: «А как бы в этом случае поступил батя?»

Но Сергей помнил и отца, который дал ему жизнь. Он к нему вражды не питал. И когда, будучи кадетом, увидел своего отца по крови, узнал его, постаревшего, поседевшего, с глубокими морщинами на выбритых щеках, но не потерявшего осанки, с осмысленным взглядом пытливых глаз, не удивился. Он чувствовал, что рано или поздно отец по крови его разыщет.

Отец отыскал его по снимку в газете «Петербургские новости». Фотограф запечатлел полковника, награжденного офицерским крестом за оборону Порт-Артура. Витольд Сааг узнал в нем офицера, к товарищу которого сбежала его жена. В то время Лизи жила в Петербурге, сын учился в военном училище. Труда не составило установить адрес семьи, которая приняла сына героя Порт-Артура.

– Сережа, а меня ты узнал? – растроганно спрашивал отец по крови.

Глаза родителя были все те же, пристальные, пытливые, какие он запомнил в восьмилетнем возрасте. Это были глаза инженера, умеющего работать не торопливо, вдумчиво, предвидеть последствия своих усилий.

– Узнал, – не сразу ответил сын.

Сколько лет минуло, и время, как туманная дымка, уже размывало в памяти контуры отцовского лица. Заметно изменился голос, но слова, сказанные в назидание, звучали весьма отчетливо: «Если дело начал, доводи до конца. Работай на конечный результат. Тогда тебя будут ценить как мастера первой руки».

Уже в раннем возрасте Сергею повезло: у него неожиданно оказалось два отца и оба были заинтересованы, чтобы их общий сын нашел свою дорогу в жизни, и о ней даже на склоне лет не пожалел.

– Ты счастлив?

– Да.

– Меня не забыл?

– Для меня ты ничего плохого не сделал.

– Пошел бы ко мне жить? Я тебе дам средства на учебу. Только выбери профессию, к которой лежит душа. У меня есть лесопильный завод. Присматриваю еще один. Мешают алчные иностранцы. Особенно янки. Я в Америке на них насмотрелся. Почти все они потомки авантюристов. Кто с ними постоянно общается, тот волей-неволей звереет, становится падким на доллары. За презренный металл пойдет на любое зверство.

И Сергей невольно подумал: «Да, янки ему чем-то крепко досадили». Потом он узнал: в Америке его обобрали до нитки. Затеял судебную тяжбу с компаньоном. Понадеялся на честный суд. А судят одинаково везде: что в России, что в Америке…

Глядя на несчастного отца, Сергей молчал. Названый отец ему давно стал родным.

Пауза затянулась. Сергей раздумывал.

– Я тоже начал было звереть. Потерял любовь к матери. А это так страшно…

– Значит, ты уже в таком возрасте, когда нужно делать жизненный выбор и не ошибиться… Я не хочу, чтоб ты повторил мой путь… Да и путь Александра Александровича, этого фанатично русского генерала, его путь не лучше моего. Он будет спасать Россию, а не тех, кто правит Россией. А Россией правят тоже авантюристы, к сожалению, русские по крови. Свои – опаснее иноземных.

– Почему?

– Потому что глупее. А глупость – от природной лени.

– Я что – по природе ленивый? – насторожился Сергей.

В лице собеседника он уже видел не отца, а заскорузлого чухонца, который не столько сознательно, сколько подсознательно помнит, что их великое племя оттеснило на север племя воинственных славян. Но оно – не в пример янки – не стало истреблять аборигенов, а смешало кровь – свою и карелов. Возник новый народ, способный преодолевать любые препятствия. В отце осталось что-то сугубо чухонское – любовь к своим языческим богам и леденящий холод к чужой, закабаляющей душу иудейской религии. Эта религия каким-то загадочным образом просочилась на север, опередила православие. Себя они называли хазарами, пытались торговать с аборигенами, но аборигены кочевали по лесам и тундрам. Суровый климат был для них привычным. И хазары навязали им иудейскую религию. Иудеи – дети тепла и солнца. Для жизни и размножения идеально подходила им Киевская Русь. Но для этого нужно было задурить славянам головы – превратить в болванов. Это была задача не на одно столетие…

Витольд Хансович знал, о чем говорил. Ведь он побывал в Америке, видел, как искусно работают иудеи. Америка уже молилась исключительно доллару. Что-то подобное ждало и Россию.

Чем чаще об этом напоминал Витольд Хансович, тем напряженней себя чувствовал Сергей. У кровного отца была своя правда. И в главном она не противоречила – у них одна общая земля, одни леса, одни реки и озера. И какой-то иноземец все, чем они гордятся и что лелеют, пытается у них отнять. В этом богатстве труд не одного поколения, потому у них одно общее отечество, а не новый Клондайк, как назвали его янки.