Русский характер(Рассказы, очерки, статьи) - Страница 41

Один немецкий солдат пополз влево, по направлению к заводу. Он быстро работал локтями, старательно пригибая голову. Раздался грозный оклик фашистского офицера. Солдат пополз еще быстрей. Офицер приподнялся, навел пистолет, выстрелил. Солдат приник к земле, широко раскинув руки, царапая землю широко растопыренными пальцами.

Яковенко только теперь обратил внимание на офицера, надел на него автомат, дал короткую очередь.

Осветительные ракеты одна за другой потухали. Лежа в темноте, советские воины прислушивались к шорохам, к незнакомой речи, стреляли по направлению звуков.

Наступил поздний осенний рассвет. В его сиреневом свете советские воины увидели трупы гитлеровцев, валявшиеся по всему берегу. Один немец, тяжело раненный, лежал метрах в двух от воды, он то звал по-немецки на помощь, то кричал, поворачивая лицо в сторону обрыва:

— Рус, плен!

— Считай, что ты в плену, — сказал с усмешкой Яковенко. — Только до вечера потерпи, если выживешь, сейчас тебя брать неудобно.

Едва он высунулся из тамбура, как около его уха пропела пуля. Яковенко скрылся в тамбуре, стал приглядываться. Оказалось, что несколько гитлеровцев притаились в том самом ходе сообщения, который советские солдаты с таким трудом прокладывали под огнем противника. Яковенко вернулся в блиндаж и приказал Сидорову вызвать огонь минометов.

Прошло минут двадцать, когда мины стали ложиться на берегу под блиндажом. Воронки испещрили песок, но все же трудно было сказать, удалось ли уничтожить залегших в ходе сообщения гитлеровцев. Путь к Волге был пока отрезан.

Багровый край солнца показался над лесом на левом берегу, когда гитлеровцы открыли орудийный обстрел волжского откоса. Мимо блиндажа ползли вниз оторванные разрывами снарядов пласты земли, с шумом пролетали крупные комья. Блиндаж вздрагивал вместе с землей, бревна его скрипели. Но этот орудийный обстрел не мог причинить вреда маленькому гарнизону. Потом гитлеровцы стали вести огонь по берегу, надеясь поразить гарнизон «Рябины» осколками. Когда рассеялся дым от разрывов снарядов, солдаты увидели, что весь берег покрыт большими воронками, и убитые гитлеровцы, и раненый, моливший о помощи, разнесены в клочья. Не было больше и хода сообщения, его поколотили многочисленные воронки, слившиеся краями.

А позади, за откосом, по-прежнему гремел бой. Гитлеровцам не удавалось расширить клин, несмотря на то, что они не останавливались перед потерями.

Под вечер гитлеровцы сделали попытку покончить со вставшим на их пути блиндажом. Они прикатили на верх откоса двухсотлитровую бочку с горючим, подожгли ее и столкнули вниз. Разбрызгивая во все стороны пламя, бочка сорвалась с обрыва, и грохоча, понеслась вниз. Солдатам показалось, что над дверью их тамбура промчалась огненная ракета. Оставляя за собой пылающее горючее, бочка миновала воронки, упала в воду. По волнам, покачиваясь, поплыли вниз по течению огненные языки.

— Это еще синица грозилась море поджечь! — сказал Яковенко, стараясь подбодрить солдат.

Когда наступило временное затишье, к Яковенко подошел солдат Матусов, недавно прибывший на пополнение роты из второго эшелона, где он был ездовым. Пожилой солдат с длинными усами, теперь побелевшими от пыли, протянул сержанту заявление, написанное на клочке бумаги. «Если погибну, прошу считать меня коммунистом», — прочитал Яковенко.

Сержант вдвойне чувствовал себя ответственным за судьбу своей небольшой боевой группы: и как командир, и как коммунист. Он крепко пожал Матусову руку и сказал:

— Соединимся со своими, напишу вам рекомендацию.

— Только не забудьте, товарищ сержант, — ответил Матусов. — А то как бы меня снова во второй эшелон не перевели.

И Яковенко понял, что Матусов нисколько не сомневается в том, что им удастся соединиться со своим батальоном, который теперь воюет где-то правее и не может пробиться на помощь.

Вскоре гитлеровцы предприняли новую попытку взорвать блиндаж или хотя бы поразить его гарнизон. Они спустили на длинной веревке связку гранат и принялись ее раскачивать, надеясь, что от удара о бревна гранаты взорвутся. Они так увлеклись этим, что забыли про советских снайперов, лежавших в засаде на нейтральной полосе. Выстрел сразил гитлеровца, державшего веревку. Гранаты упали вниз. Несколько комьев земли, поднятой взрывом, упали в открытую дверь тамбура. Было слышно, как просвистели осколки.

Защитники блиндажа сидели на нарах, куря по очереди тоненькую самокрутку, — табак кончился. Лица всех были сосредоточены, не слышалось веселых шуток. Но это не было унынием, каждый был готов пожертвовать жизнью, но не пропустить гитлеровцев к Волге.

Вечером Сидоров, дежуривший у телефонного аппарата, принял сообщение о том, что участники обороны Царицына обратились к защитникам Сталинграда во что бы то ни стало удержать город, сражаться так, как сражались отцы в гражданскую войну. Сидоров доложил об этом Яковенко и через несколько минут, вызвав штаб, попросил поставить под ответом сталинградцев подписи всех шести защитников блиндажа.

— Напишите, — сказал он, — пока мы живы, гитлеровцы к Волге не пройдут.

В блиндаже текла неторопливая задушевная солдатская беседа. Порой кто-нибудь, забывшись, тянул руку к лежавшему на столе пустому кисету, встряхивал его, но тут же делал вид, что вовсе и не думает о куреве. А наверху гремел бой.

Когда сгустилась тьма, Сидоров сказал так, словно речь шла о самом обыкновенном:

— Пойти за табачком, что ли…

— Пройдете? — спросил Яковенко.

— Надо пройти. Гранат подзахвачу, патронов. Немец теперь тихий, ему днем крепко досталось.

Когда он исчез в темноте, Конюхов вздохнул:

— Надо бы с ним письма послать. А то… — Он не договорил.

— Кто хочет, пусть пишет, — отозвался Яковенко. — Завтра пошлем.

Его тон вселил уверенность, что и завтра можно будет отправиться к своим.

Ночью гитлеровцы вылазок не предпринимали. Под прикрытием темноты они рыли шурф, чтобы заложить тол под блиндажом, попытаться взорвать советских воинов на воздух.

Сидоров вернулся нескоро. На спине у него был увесистый вещевой мешок, за пазухой насованы гранаты, на поясе висело несколько фляг.

— «Рябина», — шепнул он, боясь как бы товарищи не переполошились, что к ним подкрадываются гитлеровцы.

— Сидоров! — радостно окликнул его дежуривший у блиндажа Яковенко, схватил за руку, помог подняться в блиндаж.

Не снимая ноши, Сидоров поднес руку к пилотке и отрапортовал:

— Командир полка приказал держаться. Вы, говорит, теперь мой правый фланг. А гитлеровцев скоро отгоним, недолго им над вашими головами сидеть, — Сидоров скинул на нары мешок, неторопливо стал выкладывать из-за пазухи гранаты. Казалось, им не будет конца. Потом развязал мешок, вынул несколько буханок хлеба, подмигнул, стал выкладывать пачки махорки, которые сразу привлекли жадное внимание. Достал еще несколько банок консервов, тряхнул мешок я пояснил: — Остальное — патроны, я их в бумагу завернул, чтобы не бренчали, — и спросил деловито:

— Воды достали?

— Принесли! — успокоил его Яковенко. — Конюхов с Андрусевичем сходили.

— Я на всякий случай одну флягу прихватил, — сказал Сидоров, отстегнул от пояса одну из фляг. Щелкнул пальцем по другой, подмигнул Матусову. — А это наши боевые граммы. — И, отстегнув флягу, протянул ее сержанту.

Одна из пачек с махоркой была тотчас разорвана, солдаты вертели толстенные самокрутки, чтобы накуриться за все прошедшие сутки. Cидоров присел на нары, отер тыльной стороной руки пот со лба, расстегнул воротник гимнастерки. Он не вдавался в подробности своего опасного путешествия, но товарищи и так понимали: нелегко было пробраться с тяжелой ношей вдоль берега, под кручей, занятой гитлеровцами. Но, несмотря на усталость, главный подарок он все же приберег напоследок. Несколько раз глубоко вздохнув, прогоняя усталость, полез в карман брюк, достал несколько номеров газет.

— Обращение царицынцев и ответ сталинградцев! — торжественно сказал он, протягивая газеты сержанту.