Русский характер(Рассказы, очерки, статьи) - Страница 39

Блиндаж, врытый в откос волжского берега, напоминал гнездо стрижа. Толща земли метров в десять прикрывала его сверху. Гарнизон этого блиндажа, оказавшегося на стыке двух дивизий, был немногочислен: всего шесть человек. Вернее сказать, стыка уже не было: гитлеровцам удалось вклиниться между полками, оборонявшими завод «Красный Октябрь», и соседней дивизией. Наверху, над гарнизоном этого блиндажа, были немцы. Но спуститься вниз, к волжскому берегу, им все же не удавалось, блиндаж преграждал подступы к реке.

Шел конец октября. В городе стояли еще теплые дни. Лес на противоположном берегу за Волгой сохранял свой зеленый убор; желтели лишь ветки, подсеченные осколками снарядов и бомб. В лунные ночи из блиндажа было видно, как к противоположному берегу из леса подъезжают машины, груженные ящиками со снарядами или патронами, как солдаты торопливо грузят эти ящики на бронекатера. Иногда к берегу подходило прибывшее в Сталинград пополнение, молодые солдаты, укрывшись под деревьями, ждали переправы. Было видно, как стремительно идут от левого берега к правому бронекатера, оставляя водяные усы за кормой. Словом, гарнизон блиндажа много видел и много знал, хотя над ним и расхаживали немцы.

Днем, приоткрыв дверь в тамбуре, можно было видеть Волгу, неторопливо катящую свои волны. Изредка очереди вражеских пулеметов вздымали на ее поверхности небольшие фонтанчики. Порой немецкая мина врезалась в водную синеву и выбрасывала вверх белый пенистый смерч. Днем переправы не работали, но все же гитлеровцы методично обстреливали реку.

В городе шел ожесточенный бой. Об этом гарнизон блиндажа догадывался по грохоту снарядов, по треску пулеметных очередей. Наша артиллерия обстреливала кручу, занятую врагом, об этом свидетельствовали не только частые глухие разрывы, но и мерное покачивание блиндажа и поскрипывание его толстых бревен, надежно сложенных бывалыми саперами.

Командиром гарнизона, занимавшего блиндаж, был сержант Яковенко, родом сибиряк. Он сохранил мягкий украинский выговор, унаследованный от дедов, много десятков лет тому назад переселившихся в Сибирь с Украины. Сержанту было за тридцать лет. Движения его казались неторопливыми, и только вздрагивающие ноздри выдавали в нем человека горячего, вспыльчивого. Худощавый, подтянутый, он казался моложе своих лет, но война уже успела проложить на его лице складки подле углов рта и у глаз.

Сержант гордился тем, что его небольшая группа закрепилась в блиндаже, преградив врагу путь к Волге. И в то же время он тяготился бездействием. Над головой расхаживают немцы, а ты сиди в этой норе. До окопов своего батальона, загнувшего фланг к Волге, около двухсот метров, до завода «Красный Октябрь» зажатого гитлеровцами в полукольцо, не меньше километра. Но сержант знал: надо держаться. Нельзя допустить, чтобы противник прорвался к Волге и ударил во фланг батальону. У Яковенко был автомат, остальные солдаты были вооружены винтовками. В блиндаже, который Яковенко удалось отстоять со своей группой, было несколько десятков гранат и большой запас патронов. Хуже было с продуктами: оставалась банка консервов да несколько десятков сухарей. В ведре, стоявшем в углу, воды было так мало, что когда кто-нибудь опускал жестяную кружку, чтобы зачерпнуть глоток, она звенела о дно ведра.

Связь с батальоном была порвана. Но все же в блиндаже стоял вполне исправный телефонный аппарат. Остался и связист. Это был высокий плотный человек лет сорока. Когда он вставал с нар, в блиндаже сразу становилось тесно. Но походка у него была легкая, пружинистая, выдававшая в нем охотника, привыкшего мерять десятки километров.

Группа Яковенко, откатываясь с обрыва, решила закрепиться во встретившемся на пути блиндаже. Вбежав в блиндаж, солдаты увидели связиста, немолодого уже солдата, который сидел у телефонного аппарата, приложив руку горсточкой к трубке, и неторопливо выкликал:

— «Береза», «Береза»! «Рябина» слушает! «Рябина» слушает!

В левой его руке была телефонная трубка, в правой он крепко держал гранату, еще несколько гранат лежали рядом с телефонным аппаратом. Связист обернулся на шум шагов, приподнял руку с гранатой, но увидев людей в советской военной форме, и снова принялся выкликать:

— «Береза», «Береза»! «Рябина» слушает!

Потом положил трубку, оглядел ввалившихся в блиндаж запыленных, разгоряченных боем солдат, разыскал глазами старшего, поднялся и доложил:

— Ефрейтор Сидоров. — И пояснил: — Командира дивизии ранило, начальник штаба вместо него командование принял. Так что один я тут остался.

— Теперь не один! — ответил Яковенко, оглядывая блиндаж и определяя его выгоды для обороны. — Передайте: группа закрепилась в блиндаже.

— Не отвечает «Береза»…

Яковенко некогда было вдаваться в длинные разговоры: гитлеровцы могли попытаться спуститься с обрыва и сразу выйти к Волге. Яковенко бросился к выходу, остановился в тамбуре, прислушиваясь к звукам боя. Солдаты сгрудились за ним. Послышалось шуршанье земли, мимо тамбура пролетело несколько крупных сухих комков. Яковенко понял: кто-то пытается спуститься с кручи. Чаще зашуршала земля, заструилась вниз. Потом, сорвавшись с крутого обрыва, хватаясь руками за выступы, поросшие редкой, высохшей от жаркого летнего солнца травой, вниз скатилось несколько немецких солдат. Они не успели встать на ноги, как были срезаны длинной очередью автомата Яковенко и выстрелами винтовок других солдат.

В этот день гитлеровцы не предпринимали попыток спуститься к Волге, они не знали, какие силы противника противостоят им внизу.

Так гарнизон нового блиндажа, прозванного по позывным штаба «Рябиной», стал обживаться на новом месте.

Когда стемнело, связист подошел к Яковенко, поднес сложенную лодочкой руку к пилотке и сказал своим глуховатым голосом:

— Товарищ сержант, порыв на линии получился. Пойду, поищу.

— Проберешься? — спросил Яковенко, переходя от волнения на «ты». Он понимал, что Сидорову придется ползти вдоль обрыва, по которому сверху расхаживают гитлеровцы.

— Проберусь! — ответил Сидоров уверенно. — Я «нитку» под самой кручей положил, чтобы осколками ее не задевало. — Разрешите выполнять?

Сержанту нравился этот спокойный, уверенный в себе солдат.

— Выполняйте! — сказал он, протянув Сидорову руку. Тот крепко ее сжал в своей огромной ладони, вышел из блиндажа, скользнул вниз. Яковенко приказал двум солдатам залечь у блиндажа, в случае нужды, прикрывать товарища огнем. А сам присел за стол и принялся чертить план хода сообщения.

Собственно говоря, сообщаться было не с кем, соседей не было, одинокий блиндаж был почти отрезан от своих. Но сержант решил проложить ход сообщений к Волге, чтобы по ночам можно было брать воду. Ход сообщения должен был идти зигзагами, чтобы гитлеровцы не могли его простреливать сверху.

Вскоре план был готов. Яковенко решил послать на рытье хода сообщения пока только двух солдат: и шума меньше будет, и надо кого-нибудь оставить под рукой на случай, если гитлеровцы снова сунутся вниз.

— Петров! — позвал он.

Подошел солдат, лет тридцати, среднего роста. Вылинявшая гимнастерка обтягивала его широкую грудь. Серые глаза спокойно смотрели на командира, только желвачки на скулах говорили, что Петров волнуется.

Яковенко протянул ему план, сказал таким тоном, словно отдавал самое обычное приказание:

— Надо прорывать ход сообщения к реке. Вот план. Возьмите с собой Андрусевича и приступайте к работе.

Андрусевич, услыхав свою фамилию, быстро вскочил с нар, одернул гимнастерку. Это был молодой еще солдат, с очень светлыми ресницами и бровями, выделявшимися на загорелом, обветренном лице. Зеленые, с коричневыми крапинками, глаза выдавали волнение, хотя молодой солдат и пытался его скрыть. Он прибыл с пополнением всего недели две назад, когда дивизия вела тяжелые оборонительные бои. Вначале оборона батальона, в котором Андрусевичу довелось служить, проходила у заводского поселка. Но постепенно батальону приходилось отходить: силы его таяли, а гитлеровцы, не считаясь с потерями, подбрасывали все новые и новые силы. Теперь отходить было некуда: внизу была Волга, наверху, на круче волжского берега, гитлеровцы. Удержатся ли они вшестером в этом блиндаже, случайно попавшемся на пути? Пробьются ли к ним свои на помощь? Эти вопросы мучали молодого солдата. Но он молчал, потому что боялся прослыть трусом, только напряженно вглядывался в лица товарищей, стараясь прочитать в их глазах, что они думают.