Русский характер(Рассказы, очерки, статьи) - Страница 26

Мысль о побеге не давала покою. Но что можно сделать?

Утром ему дали скудный завтрак — какую-то бурду и ломтик хлеба. Потом посадили в кузов грузовика, и офицер оказал:

— Если будешь выскакивать из машины, — застрелю.

Выскакивать было бы безумием; два конвоира сидели рядом, держали винтовки наготове.

Вскоре Лавриненкова привезли в город и запихнули в тесную камеру с железными решетками. Грязные стены ее были испещрены надписями вдоль и поперек. Лавриненков прочитал: «Здесь ожидал своей судьбы капитан С.» Он отломил кусочек известки и написал внизу: «Влад. Лаври.» Вечером его посетил в этой камере «гость» — здоровенный детина с ободранной физиономией. Это был летчик той самой «рамы», которую атаковал Лавриненков. Оказалось, что килем своей машины советский летчик отрубил стабилизатор «рамы», а пулеметным очередями убил ее штурмана и перебил руку стрелку. Ободранная рожа пилота — не в счет.

— Машина моя капут, — сказал немец.

— Очень хорошо, — ядовито ответил Лавриненков и замолчал. Ему было досадно: он сбил не один десяток и вот споткнулся на таком толстомордом дураке. «Интересно, зачем ко мне прислали этого олуха?» — подумал он.

Наутро его и еще двух раненых советских бойцов посадили в самолет.

«Неужто в Берлин? — с тревогой думал Лавриненков. — Если так, нужно немедленно действовать, до перелета границы убить пилота и охрану, овладеть штурвалом…»

Но самолет пошел на посадку очень скоро. Кажется, Днепродзержинск. Здесь Лавриненкова втолкнули в коридор полуразбитого дома с земляным полом, где валялись военнопленные — в грязи, полуголые, в нижнем белье. Летчика и двух бойцов поместили отдельно, в угол, хотя кормили так же плохо, как и других.

Лавриненков приглядывался к своим новым знакомым и, убедившись, что это свои, предложил несколько планов побега. Можно, например, связать одеяла и спуститься через окно. Молодой Карюкин, белокурый уральский парень, который тоже терзался мыслью о побеге, горячо поддерживал его план. Но третий товарищ был серьезно ранен. План отпал. Предлагался другой: убить часового и перерезать охрану в караулке. Но этот план был неосуществим.

Советского летчика вновь вызвали на допрос. За столом сидели два офицера из воздушной разведки — один седой, другой помоложе.

— A-а, попалась, птичка! — встретил его возгласом молодой офицер.

Лавриненкову предложили стул. Он сел, внутренне настороженный. «Не знаю, не читал, нет, не знаю», — отвечал он на все вопросы. Неожиданно разговор перешел на политические темы.

— За что вы воюете?

— За свою землю, за свою Родину.

— Как вы думаете, кто победит?

— Победим мы, — спокойно ответил летчик.

— Почему вы так думаете?

— Все у нас так думают. Весь народ, которому вы причинили столько горя…

Офицеры слушали молча.

— Но немецкая армия непобедима.

— Вот в это вы сами давно уже не верите…

— Этого молодца надо показать в Берлине, — сказал молодой офицер по-русски пожилому. Потом они заговорили по-немецки, и в разговоре несколько раз были повторены слова «Берлин» и «ас».

Лавриненков понял, что его хотят показать в Берлине, как своего рода живой трофей.

Вечером летчика и его двух товарищей немцы посадили в поезд на маленькой станции возле Днепродзержинска. Пленных сопровождали два офицера с бесчисленным количеством чемоданов и мешков. В вагоне было тесно: ехали интенданты и офицеры всех рангов, заводчики, торговцы, гестаповцы — подальше от приближающегося фронта. Солдаты подтаскивали к вагонам тяжелый багаж.

Лавриненков с тайной радостью наблюдал эту картину немецкого отступления. Освоившись в купе, он внимательно осмотрелся кругом. В купе было две двери, открывавшиеся в обе стороны. Стоя у двери, он осторожно пробовал ногой, туго ли она закрывается. Оба офицера сидели за столиком. Заняв купе, они расположились по-домашнему: попивали коньяк, закусывали, оживленно разговаривали, изредка поглядывали на пленников. Лавриненков шепотом сказал своим товарищам:

— Бежать надо сегодня. Завтра будет труднее, — будем уже в Германии.

На остановке, когда оба офицера вышли на перрон прогуляться, он досказал:

— Часам к девяти будет подъем, надо подниматься в гору. Прыгаем: я с Карюкиным в одну дверь, а вы, Королев, — в другую.

Уже стемнело. Укачивая пассажиров, поезд шел со средней скоростью. Пленные притворились спящими. Лавриненков даже сладко всхрапывал. Но он настороженно вслушивался в равномерный стук колес и в толчки на стыках, по которым можно определить скорость движения. Полуоткрыв глаза, он посматривал украдкой на немцев. Вот поезд немного замедлил ход, пошел в гору. Пора!

Лавриненков тихо толкнул плечом товарища, протянул ногу, нажал ногой дверь. Сразу вскочил и повернул ручку. Дверь распахнулась, и он прыгнул, словно провалился в прохладную темноту ночи. За ним прыгнул Карюкин.

Они упали под насыпь. Сначала не почувствовали боли от удара о землю, хотя Карюкин, как оказалось после, вывернул руку, а Лавриненков сильно поцарапался. Они услышали выстрелы, которые заглушали грохот поезда, скрывавшегося в темноте сентябрьской ночи.

Но где же третий? Видно, он не успел открыть вторую дверь и его схватили. Освободившиеся пленники вскочили на ноги и побежали.

Они бежали почти всю ночь. Под утро нашли копну сена и, вырыв в ней нору, переспали. Утром увидели в поле пожилого дядьку, который копался в кукурузе. Посоветовавшись, решили подойти.

— Эй, дядька!..

Дядька испугался, но, оглянувшись вокруг и не видя ничего подозрительного, успокоился. Беглецы уговорили его достать им какую-нибудь рваную одежонку, и принести поесть. Через час дядька вернулся и притащил целый мешок с барахлом.

— Идите, хлопцы, сюда, — показал он рукой. — Народ не выдаст, только полицаев остерегайтесь. В больших селах на ночлег не оставайтесь.

Поблагодарив дядьку, беглецы двинулись в путь. Шесть дней они шли, держа курс на Полтаву. Лавриненков рассчитывал, что это самый короткий путь к линии фронта. Подошли к Днепру, и старик-лодочник, поняв все с полуслова, перевез их на левый берег.

— Идите в Комаровку, — сказал он. — Там полицаев нет.

Лавриненков уже не мог идти. На ногах у него вздулись мозоли, и, пройдя от берега метров двести, он упал. Карюкин уволок его в кусты. С большим трудом добрались они до Комаровки.

Иван Семенович Шевченко, старик крестьянин, укрыл их в лесу. Ночевали в стогу соломы. Старуха хозяйка прорезала мозоли на ногах Лавриненкова, помазала какой-то мазью, перевязала тряпкой.

— Партизаны тут есть? — спросили они у деда.

Дед отвечал уклончиво, а потом посоветовал:

— Идите на Бахмач. Направо в лесок ходят подводы, шагайте по следу.

Распрощались со стариками. Полчаса они шли по следам колес, пока не наткнулись на патруль. Их повели к командиру партизанского отряда.

Несколько дней оба отдыхали, набирались сил. А вскоре вместе с партизанами вышли на боевую операцию. В округе появилась рота фашистских факельщиков. Партизаны перебили большую их часть. Потом Лавриненков и его товарищи вместе с партизанами взрывали мосты, топили баржи с хлебом на Днепре, отбивали гурты скота, угоняемого оккупантами, освобождали пленных советских людей, подрывали машины, обстреливали вражеские обозы. В одной из схваток с оккупантами погиб Карюкин. Он застрелил четырех гитлеровцев, но не заметил пятого, который сидел в кузове машины, и тот срезал храброго партизана очередью из автомата. Партизаны похоронили Карюкина под высоким дубом в лесу.

Когда партизанский отряд имени Чапаева соединился с Красной Армией, командир отряда Иван Кузьмич Примак, старый партизан, обнял уже обросшего бородой Лавриненкова и сказал:

— Ну, сокол, повоевал с партизанами, теперь дай фашистам жару с неба.

А еще через несколько дней прошедшего сквозь огни и воды Лавриненкова, восторженно душили в объятиях его старые друзья — летчики-истребители.

— Ох, ребята, и повоюю же я теперь! — сказал им Лавриненков.