Русский дневник солдата вермахта. От Вислы до Волги. 1941-1943 - Страница 22

– Русский танк! – вскрикнул кто-то.

Нам стало не по себе. На центральной улице послышался шум моторов. Хюбл, Колб и я стали держать военный совет. Поскольку про нас явно забыли, то мы решили действовать самостоятельно. Взвод повернул назад и стал выбираться на главную дорогу. Но там стоял русский танк, выкрашенный в темно-зеленый цвет, с красной звездой на башне.

– Боже! – вырвалось у Хюбла.

Мы по очереди стали наблюдать за танком из-за угла. Непрошеный гость стоял в сотне метров от нас и медленно ворочал башней из стороны в сторону.

– Он нас не видит, – заявил Блум. – Может быть, проскочим?

– Глупости, – ответил Хюбл. – Тогда нас наверняка заметят.

– Давайте шарахнем по нему, – предложил я.

– Не годится. Кто знает, сколько их еще позади него. Надо прорываться!

Мясник Констанцер побелел как полотно, а Микш стал нервно разминать сигарету.

– Слушай приказ! – решил Хюбл. – Фербер со скаковыми лошадьми галопом направляется на Новофедоровку! Вы с орудиями и телегами с боезапасом следуете по новой улице! Колб и я с солдатами прикрываем отход!

Возничие начали движение, по дуге выехали из поселка и уже было достигли отвалов песка у строящейся дороги, как по нас открыла огонь артиллерия. В отчаянии я обогнал повозки и с трудом добился ровного шага упряжек. Возничий передовой упряжки явно хотел припустить лошадей в галоп и побыстрее преодолеть оставшиеся 5 километров. Мне пришлось согнать его с лошади и сесть самому. По счастью, песчаные отвалы были достаточно высокими и прикрыли нас с обеих сторон.

Далеко впереди я увидел скачущего с лошадьми Фербера и спокойно бредущую по полю колонну русских пленных, построенную по 6 человек. Их конвоиры, заслышав свист снарядов, ничком падали на землю, а пленные продолжали идти как ни в чем не бывало. Одна упряжная лошадь упала.

Мы распрягли ее и оставили лежать. При въезде в Новофедоровку я остановился и доложил о происшедшем Хельцлу.

Он ухмыльнулся и сказал, что наши орудия только что остановили русские танки, а пехота, тесня противника, возвращается в поселок. К сожалению, мы потеряли одну противотанковую, одну тяжелую и две легкие пехотные пушки. Однако есть надежда, что их нам доукомплектуют.

От нечего делать я заглянул в какой-то большой амбар, наполовину заполненный зерном. На сердце было тяжело, так как двое наших получили осколочные ранения. Как выяснилось позже – легкие. Три лошади поранили себе ноги, и две из них ужасно хромали.

Вскоре объявился Колб с солдатами. Они все были перепачканы с головы до ног, так как пытались спасти орудие, но только потеряли двух лошадей. Поздно ночью заявился Хюбл.

– Еще немного, и они бы нас прикончили, – сказал Бланк. – Мы были на волосок от гибели.

– Танки?

– Пехотинцы. Они шли целыми толпами.

– А что делали наши солдаты?

– Сбежали! Только их и видели! Кругом бегало много лошадей, и мы хотели их поймать, чтобы запрячь. Но тут появились иваны, и всех солдат как ветром сдуло. Сказался испуг от танков.

– Как так? – удивился Хюбл. – Взяли все и разбежались! Как можно?

– Вот так, – начал оправдываться Констанцер. – Хотел бы я видеть, что стали бы делать вы, господин фельдфебель, если бы на вас надвинулся танк со своей пушкой. Ведь совершенно непонятно, видит он тебя или нет. Лично я натерпелся!

– То же чувствовали и иваны! А вы как думали? Когда подошли наши штурмовые орудия, они задали такого стрекача, что только свист в ушах стоял. Такое стало возможным потому, что, когда 3-й батальон стал отступать, 1-й продолжал держаться. Вот противник и не выдержал.

– Наверное, наши вбили хороший клин в их фронт.

– И Эрхард, вы уже слышали? Прямое попадание по орудию. Всех насмерть!

– Эрхарда тоже?

– С ним все хорошо, а вот остальные убиты. Подумать только, господин фельдфебель, прямое попадание в орудие!

Улица Новофедоровки была завалена обломками. Село, оставленное жителями, казалось вымершим. Везде виднелись какие-то балки, ветки, груды мусора, трупы животных, стояли разбитые машины. Ветер носил пучки соломы с крыш убогих домов с выбитыми стеклами и поднимал в воздух тучи пуха. Последний был, скорее всего, из разорванных подушек и перин, к которым добавлялись перья от битых петухов, кур и гусей.

Весь следующий день мы отлеживались в амбаре, а орудия, телеги и лошади стояли под расположенными рядом навесами. Снаружи было не разгуляться, потому что противник сразу же открывал огонь. Это не радовало, так как сильно затрудняло обслуживание лошадей, которых надо было кормить и поить. В обед Микш с ведрами решил прошмыгнуть к колодцу. Я раздавал товарищам еду из котла, как вдруг раздался грохот. Над гумном, куда мы повалились, появился тонкий синеватый дымок от разорвавшегося снаряда. Послышались стоны. Одному мне пришлось перевязать плечо, другому маникюрными ножницами отделить от сустава руку, которая болталась на куске кожи, а Пфаффелю, крестьянскому пареньку из Моравии, смотревшему на меня остекленевшими от боли глазами, обработать ногу. Он был одним из тех, кто никак не мог понять, почему они должны зарабатывать деньги для пушечных фабрикантов. Недавно мы захватили у русских несколько орудий, на которых красовалось клеймо крупповских заводов[58].

– Что бы это значило? – спросил тогда Пфаффель.

– Это зенитные орудия, которые русские получили от нас два года тому назад. А теперь они нас ими же и обстреливают. История повторяется. Вспомни снаряды, произведенные по крупповской лицензии в Харькове, осколками которых в Карпатах был убит твой отец в 1915 году.

– Да пошел ты… – огрызнулся в ответ Пфаффель.

И вот теперь он лежал без ноги.

Хозяйственный Фербер быстро сообразил подводу для раненых. Внезапно Колб, помогавший мне при перевязке, побледнел как смерть и рухнул на пол, потеряв сознание. Осколки поразили ему руку и бедро. Его сразу положили к остальным. Тут мой взгляд остановился на Фельденгуте.

«Спит, что ли?» – пронеслось у меня в голове.

Он лежал, распластавшись на спине. Ранений заметно не было. Только расстегнув ему рубашку, мы увидели на груди в области сердца небольшое отверстие от осколка. Смерть была мгновенной.

Поздним вечером мы вернулись в Чутово и заняли позиции. Нам удалось даже обнаружить забитую свинью, которую русские почему-то с собой не взяли. Все 14 человек набились в тесную жарко натопленную комнату. Стали одолевать вши. Из щелей вылезли спрятавшиеся было на зиму мухи.

Здесь мы провели половину октября. Пехотинцы играли в карты, и только скрытые от глаз противника часовые курсировали взад и вперед по траншеям. Вторую часть поселка продолжали удерживать русские. Беспрерывно шел дождь, и всеми овладела осенняя хандра.

– Мы взяли в плен два миллиона русских. Сколько же их всего? – спросили меня товарищи по оружию.

– Сто семьдесят.

– Миллионов?

Тут, на мое счастье, прибыл Минглер из обоза, располагавшегося в трех часах езды от нас в Войновке. Он привез продовольствие, боеприпасы и почту. Фольксдойче Минглер был родом из Кронштадта[59], некоторое время работал у румын в качестве служащего и говорил на многих балканских и славянских языках. У него хорошо получалось пускать пыль в глаза и выдавать себя за знатока в области приготовления блюд, утопического социализма и финансов.

В это время самый молодой из нас, Книттель, рассказывал о том, что его отец, дворник по профессии, не мог позволить себе направить своего сына на учебу в гимназию и ему пришлось стать продавцом мороженого.

– И чему же ты научился? – ехидно поинтересовался Минглер.

– Научился? Чему я должен был научиться?

– Если ты такой умный, что считаешь себя способным учиться в гимназии, то зачем продавал мороженое, а?

– Разве это плохое занятие?

Все расхохотались, а у бедняги Книттеля на глаза навернулись слезы. Тогда Огаса, славившийся во взводе своим умением демонстрировать различные фокусы, стал подтрунивать над ним и расспрашивать о женщинах.