Русский диктат (СИ) - Страница 50

Возможно, что османы уверовали в своё возрождение, когда смогли с поразительной лёгкостью выключить из войны Австрийскую империю. Но теперь для них становится понятным, что если не соберут все силы в кулак, то они проиграют войну.

Для меня же становилось очевидным, что даже если они будут силы собирать, войну они всё равно проиграют. Вопрос только в том, какие выгоды получит от этой войны Российская империя. И какой ценой обойдется нам эта победа.

Пока, из того, что я видел в русском обществе, подчёркивал из разговоров с русскими офицерами, понимал, что они считают уже величайшей победой присоединение Крыма к Российской империи. Как будто бы это и есть предел мечтаний русского человека. И то, что сейчас происходит, можно было бы назвать «принуждением к миру». Словно османы не согласны с потерей Крыма и мы сейчас их громим, ну и тем самым убеждаем.

Да будь это так, турки уже вышли на мирные переговоры. Причем, мы бы и запросили мир, в котором оставалось только закрепить приобретение Крыма. Вот только нам нужно куда как больше. Если сейчас, когда османы надломлены, мы их не добьем, то уже лет через шесть будет новая война. Потом еще одна и еще…

Удивительно, но и сейчас, когда я начал общаться со своими офицерами, многие из них высказывали, что это самое лучшее время для заключения выгодного для России мира. И победа не переменила их мнения.

— Выгодный для России мир может заключаться только тогда, когда переговоры будут происходить в русском Константинополе! — сказал я на офицерском собрании.

Меня поддержали радостными выкриками, согласились со мной. Но это явно был эмоциональный порыв. Словно бы бахвальство, хвастовство, за которым ничего и не стоит.

Нет, за этим хвастовством стоят разрабатываемые мной планы. И для этого мне нужно было не тут сидеть, а направляться в Хаджибей-Одессу. Оттуда легче планировать и осуществлять ту операцию, что я задумал.

Но сперва был обязан встретиться с фельдмаршалом. И наша встреча не состоялась только из-за того, что Миниху долго приходилось отбиваться от военных представителей, якобы, нейтральных стран. Каждый из них спешил засвидетельствовать свое почтение, высказать свое восхищение и так далее… Влажными губами, да шершавым языком. Политика…

— Вы буквально на один день опоздали, господин генерал-лейтенант. Или… кто вы теперь? — спросил главнокомандующий, фельдмаршал Миних, всматриваясь в появившиеся на моих плечах погоны.

На них красовалась одна большая звезда, золотая, но на вышитых серебром погонах.

— Я видел во тех бумагах, что вы подавали по реформированию армии, есть указание на введение подобных знаков отличия. Но, признаться, я ещё в них не разбираюсь. Между тем признаю, что задумка славная. Хотя по мне… Ну разве же нынче сложно распознать «превосходительство» и отличить его от «благородия»? Так в каком вы чине? — говорил Христофор Антонович.

— Я генерал-аншеф. Иметь более низший чин, чем этот, не пристало канцлеру Российской империи, — сказал я, вгоняя фельдмаршала Миниха в шоковое состояние. — Не посмел становиться фельдмаршалом. Это означало бы сравняться с вами. Не готов и признаю ваше старшинство.

Миних встал из-за стола, сделал несколько бессмысленных шагов в сторону окна, будто бы хотел посмотреть во двор, развернулся, словно что-то забыл на столе. Подхватил стеклянный бокал с вином и залпом, нарушая все нормы и правила этикета, вылил в себя содержимое. Потом налил ещё, уже взял в руки кубок и даже открыл рот, чтобы вновь вылить в своё нутро алую жидкость, но бокал поставил.

— Я даже не знаю, как на это реагировать, — сказал граф Миних.

— Я бы посоветовал вам спокойно к этому отнестись. Признаться, мне просто осточертело выгребать помойные ямы на вершине российской власти. Прошу вас, граф, русский главнокомандующий, не стройте никаких козней против системы власти. Ведь вы так же на вершине. Нам пора строить Россию, создавать её величие, а не, как те пауки в банке, грызть друг друга, — может, даже излишне откровенно говорил я.

Но с отъявленными военными, на мой взгляд, намного проще разговаривать. Тот же Миних — он прямолинейный, это не Остерман, который будет плести свои интриги. Миних скорее в глаза скажет много негатива, чем начнёт действовать за спиной. Да и действия его, скорее всего, будут заключаться в прямолинейности, словно бы в открытом бою.

— Для вас ничего не меняется, кроме того, что я бы хотел иметь вас в друзьях. Вас, несменного русского главнокомандующего, и как Генерального инженера, которому под силу будет создать Волго-Донский канал, — сказал я.

Удивительное совпадение, когда то, чем я желал прельстить человека, стоящего напротив меня, совпадало с тем, что я действительно собирался делать. Нужен канал с Дона на Волгу? Обязательно. Уже скоро я собирался ускорить создание пароходов. Судоходство по рекам будет более интенсивным. И теперь, когда у нас есть победы над татарами и османами, нужно всеми способами привязывать новые территории к России, в том числе и торговыми путями.

— С Дона на Волгу большие перепады по высотам. Я уже имел интерес к этому делу. Придётся ставить дамбы и механизмы поднятия воды, — растерянно пробурчал Миних.

Мне хотелось рассмеяться. Гениальные, талантливые люди — они такие. Часто зациклены на каких-то проектах, на тех отраслях науки, которые представляют. И сейчас, когда Христофор Антонович всё ещё пребывал в прострации, инженер внутри него уже активно говорил, будто бы мы обсуждали проект будущего канала.

— Вы можете на меня обидеться, или не отвечать — ваше право. Но я должен знать, каким образом вам удалось достичь вершины в политике? — нахмурив брови, решительно говорил фельдмаршал.

— Если я правильно понимаю, вы спрашиваете меня, не потому ли я стал канцлером, что ублажаю Её Великое Высочество? Нет, не потому. Если же быть предельно откровенным, то действительно я был с Елизаветой Петровной. Но это было лишь до того момента, как она стала престолоблюстительницей. И до того, как я искренне полюбил свою жену, что, я считаю, правильным. Семья — залог счастья и силы мужчины. Жаль, что многие могут со мной не согласиться. Такой уж век нынче, галантный, когда не иметь любовницы — это быть каким-то недостаточно хорошим, — размышлял я вслух, периодически пригубляя рейнское вино.

— Это извращение и отход от христианской морали — вести себя так! — сказал Христофор Антонович, в его глазах появился интерес, он присел напротив меня.

— А теперь, если вы хотите иметь меня в друзьях, вы обязаны рассказать мне, что собираетесь претворять из многих новшеств в жизнь в ближайшее время, — требовательно произнёс Христофор Антонович.

Что можно сказать — то будет мною произнесено. Ну а что следовало бы скрыть, пока останется тайной.

Так что наш разговор длился достаточно долго, ибо говорить можно о многом. Столь долго, что закончилась одна бутылка вина, потом вторая. И мне уже хотелось веселья. Забыл, когда в последнее время вино пил. Тем более в таком количестве.

С часто пребывающим хмурым Минихом вряд ли получится повеселиться, поэтому я с трудом — сложно было отвязаться — но всё-таки покинув фельдмаршала. И отправился в офицерское собрание.

Хорошо тут русская армия устроилась. У Миниха не просто шатёр, а вполне добротный терем на пять комнат и два помещения для совещаний. Есть офицерский дом, где офицеры не живут, но в который приходят для того, чтобы провести интересно время. Он еще больше, чем у командующего. Живи себе. В таких комфортных условиях и не будет желание продолжать воевать.

Немного захмелев, причём ещё непонятно от чего больше: всеобщей радости от победы или от выпитого рейнского вина, захотелось немного покуражиться.

— Как упоительны в России вечера, любовь, шампанское, закаты, переулки… — рвал я свой не самый лучший голос. — И вальсы, шубер…

Я прервался, понимая, что над текстом мне стоило бы поработать отдельно.

— Продолжайте, продолжайте! — встречали разгорячённые хмельным русские офицеры.