Русские в СССР. Потерпевшие или победители? - Страница 11

Понятно, что, в рамках такой системы, институт президента был бы сильно зависим от парламента. Выступая против популизма на выборах, Солженицын тем не менее предлагал весьма либеральную модель, в рамках которой правитель становился бы заложником «народного собрания». Пытаясь избежать крайностей либерализма, писатель-публицист к ним же и возвращался. Будь Солженицын правым традиционалистом, то он потребовал бы усиления власти правителя – при наличии не законосовещательного собрания, избираемого не только от региональных собраний, но и от профессиональных организаций. При такой системе важно не ограничить роль правителя – важно донести до него мнение конкретных социальных групп. И не опосредованно, а напрямую – без опеки профессиональных политиков-депутатов. Однако Солженицын не был традиционалистом, он выступал как национал-либерал.

Отсюда и весьма жесткое отношение к царской России: «Да ведь Российская империя и весь XIX век, и предреволюционные десятилетия, по медлительности и закостенелости бюрократического аппарата и мышления верхов, – где только и в чем не опоздала? Она не справлялась с дюжиной самых кардинальных проблем существования страны: и с гражданским местным самоуправлением, и с волостным земством, и с земельной реформой, и с губительно униженным положением Церкви, и с разъяснением государственного мышления обществу, и с подъемом массового» («Двести лет вместе»).

В работе «Русский вопрос» к концу ХХ века» Солженицын вообще «расколошматил» всю внешнюю политику Российской империи – от Петра I до Николая II как «антинациональную». Впрочем, там дается положительная оценка экономического развития и пр., но все списывается на «народную энергию».

Возразят, что национал-либеральный антисоветизм Солженицына – это одно, а правоконсервативный антисоветизм защитников «исторической России» – совсем другое. Да, это так, но последний может запросто проэволюционировать во второй. И здесь можно вспомнить эволюцию публициста и поэта А.А. Широпаева, который из монархиста-антисоветчика (90-е годы) превратился в антисоветчика-либерала, ругающего Российскую империю едва ли не больше, чем СССР. (При этом Широпаев всемерно симпатизирует Солженицыну, что весьма логично.)

Антисоветизм так или иначе приводит к либерализму и обусловлен им. И тут действует простой механизм. Антисоветчики («национал» и «антинационал»), в большинстве своем, негодуют по поводу советского деспотизма (ярчайшими образами которого являются предельно демонизированные «Чека» и «Гулаг»). И в этом сказывается либеральная мотивация. Либерал боится прежде всего деспотизма, отодвигая все другие страхи в далекий угол. При этом под деспотизмом понимаются как тоталитарные «эксцессы», так и вполне необходимые меры по обузданию хаоса (вплоть до требований элементарной дисциплины). Одно не отделяется от другого – потому, что «внутренний либерал» не позволяет, для него-то – все едино. Ну а потом через призму антисоветского отрицания рассматриваются все другие периоды русской истории, предшествующие советскому. А там тоже много чего «деспотического» – как оправданного, так и не очень. Вот и происходит сопряжение антисоветизма и антицаризма. Перефразируя А. Зиновьева, можно сказать так – целились в советизм, а попали в царскую Россию.

Самое печальное, что либералы всех мастей не отдают себе отчета в том, что «крайности деспотизма» проистекают не из отсутствия их любимой «вольности», но из отсутствия национально-государственного порядка. Чем больше хаос, чем больше грызутся эгоистические кланы, тем сильнее будет потом государственный зажим.

Вот почему в советизме нужно критиковать то, что сближало его с западным либерализмом. А это прежде всего требование партийно-парламентской демократии. В СССР власть принадлежала Верховному Совету, который был очень похож на западный парламент (выборы по территориальным округам, партийная гегемония). Реальная власть при этом принадлежала партийно-государственному аппарату. В этом и было отличие советской демократии от демократии западной (при которой парламент и президент являются марионетками в руках крупного бизнеса). Но государственно-политическая форма все-таки была одной и той же. В дальнейшем эта формальная приверженность демократии привела к слому советской системы. Советы можно было преобразовать в самобытные институты (восходящие к исконно русской общинности), но вместо этого нам подсунули западные парламентско-президентские механизмы. «Реформаторы» потребовали наполнить западную форму западным же содержанием. При этом вначале народ соблазнили лозунгом возвращения власти Советам. В дальнейшем же его активность использовали в интересах вестернизации.

Примерно так же в царизме нужно критиковать либеральный уклон. Не консерватизм погубил самодержавие, его расшатали либеральные и полулиберальные реформы. Ориентация на либерализм и либеральный Запад – вот главная отрицательная черта Российской империи, тогда как «косность» и «деспотизм» – вещи второго порядка.

Либерализм – явление очень широкое. Он может принимать самые разные формы – от социал-демократии до нацизма. (Не случайно многие нацисты охотно заигрывают с оранжизмом и либертарианством.) Либерал страстно желает освободиться от влияния «внешнего» мира (государства, нации, общины и т. д.), свести его к минимуму. При этом российский либерал отлично понимает, что русская почва решительно отторгает абсолютно чуждый ей либерализм. Некоторые принимают этот вызов и открыто противопоставляют себя нации, почве и традициям. Это – «классические» либералы с их неизменным «эта страна» и паническим ужасом перед «русским фашизмом». Но есть либералы, так сказать, нетрадиционные, которые пытаются разбавить свой либерализм национализмом, консерватизмом и почвенностью. Они могут быть крутыми «фашистами» или «монархистами», но все равно на первом месте у них стоит отрицание деспотизма, часто выражающееся в нежелании поступиться чем-то частным в интересах целого. Именно поэтому они так ненавидят советизм, который худо-бедно, но пытался преодолеть личностный и групповой эгоизм (часто только на словах). Что же до «тоталитарных репрессий» (которые и в самом деле имели место быть в 1918–1953 годах), то это по большей части – отмазка.

Многим таким вот криптолибералам Российская империя мила прежде всего тем, что ее можно противопоставить «злому и ужасному совку». Не случайно эти «симпатизанты» частенько говорят о ней, как о «первоклассной европейской стране», в которой все было «как у людей».

Но в реальности все обстоит совсем иначе. Российская империя не была «нормальной европейской» страной, хотя разного рода плутократы и двигали ее в этом направлении. И сделано было действительно много. Однако же Россия упорно не хотела прикасаться к самой сути западного капитализма. Показательно, что индустриализация в России происходила на фоне довольно-таки незначительной пролетаризации крестьянства. Рабочий класс России составлял где-то 10 % населения, однако же Россия находилась на пятом месте по уровню развития промышленности – и на первом месте по его темпам. Между тем на Западе высокие темпы роста индустрии были обусловлены разорением большинства крестьян и пролетаризацией самого крестьянства. В России же была возможность избежать пролетаризации в больших масштабах. Крепкая русская община поставляла в города небольшую часть своих членов, которые просто не желали заниматься земледельческим трудом. И так получалось, что их энергии хватало для успешной индустриализации нашей страны. Вообще, русские рабочие были великолепно организованы – в России наблюдалась самая большая концентрация производства и рабочей силы. В 1913 году на крупных отечественных предприятиях (свыше 1 тысячи работников) трудилось 39 % всех рабочих (тогда как в Германии – 10 %). В одном только Петербурге было сосредоточено 250 тысяч фабрично-заводских пролетариев. И это все при том, что «государство по-прежнему занимало господствующие позиции в хозяйстве страны. В России был большой государственный сектор хозяйства, в состав которого входили Российский государственный банк, 2/3 железных дорог, огромный земельный фонд, в том числе 60 % лесов, военная промышленность и многие промышленные предприятия в других отраслях… Часть промышленности оставалась собственностью государства. Государственные предприятия находились вне сферы рыночных отношений… Казенные заводы «не являлись коммерческими учреждениями», что подчеркивалось в официальных документах… Царская бюрократия старалась расширить сферу казенного предпринимательства из-за боязни, что частные компании могут неожиданно отказаться выполнять казенные заказы и таким образом сорвут перевооружение армии и флота… Однако позиции государства в экономике не ограничивались государственным сектором. На развитие промышленности влияли и государственные заказы. Такие заказы давали почти все ведомства, начиная с Министерства путей сообщения и кончая Морским министерством. Еще одним направлением государственного воздействия были казенные монополии и акцизы, которые в совокупности давали около половины государственного дохода… Итак, одна часть промышленности находилась в собственности государства, другая часть в той или иной степени подлежала государственному регулированию. Но обе эти части оставались практически вне сферы рыночных отношений» (А.А. Новиков. История российского предпринимательства).