Русские сказки, богатырские, народные - Страница 55

Меньше четверти часа прошло в пути; остановился волшебный жезл, везущий отца моего, у ворот двора Всезлоба, окруженного дремучим лесом и высокими горами. Ограда его была сдавлена из черных камней столь страшным образом, что от одного взгляда волосы на отце моем стали дыбом. Однако ободрясь, сорвал он тот стебль, о коем сказывала ему волшебница, и положив его под правую мышку, он переломил жезл, и бросил, как было ему приказано. Впереди себя увидел ключ, а позади меч. Надежда его увеличилась при исполнении слов волшебницы. Он отпер замок, и отворив ворота вошел на двор. Смертоносные и вредные человеческому роду травы, росли внутри него. По середине двора стоял колодец, ключ которого вместо воды бил ядовитым соком. Пар исходящий от него, составлял вонючую мглу, покрывающую весь двор. Словом, весь дом был сделан не по-человечески, и все видимое тут не имело естественного знака, а казалось собранием ужасов, и жилищем смерти. Сам ад, едва ли показался бы страшнее отцу моему. Кровь в нем остановилась, и он почти лишился чувств; но мысли о сохранении любимой его Останы, больше чем собственная опасность, принудили его опомниться, и стать за столбом, затворившихся сами собою ворот.

Не долго ждал он Всезлоба. Страшный вихрь, свист, и отворившиеся с треском ворота, возвестили приход его. Волшебник вошел. Сама адская злоба имеет вид не столь страшный, каков был его. Но отец мой его не испугался, и по совету волшебницы, ощутив отвагу, возвел руку, и одним ударом поверг к ногам, отделив от тела именем, видом и делами голову Всезлоба. Он сдернул с него талисман и пошел искать Остану. Ему не стоило труда, дойти в её заключение. Волшебные двери лишились своей непроходимости со смертью их злого хозяина. Он вступил в дом, неся в руках голову волшебника. Остана обомлела, увидя его. Она сочла его за волшебника, пришедшего совершить над нею последнее свое варварство. С трудом смог отец мой, привести её в чувство. Она узнала его, и вскричав: «Ах! Любезный Святобой! Тебя ли вижу?» – упала в обморок. Радость едва не пресекла жизнь её, и не поразила последним ударом моего родителя. Но поскольку тогда уже окончались часы её несчастий: то она скоро пришла в себя, и узнала что находится безопасности. Кто был влюблен, или сносил подобные злосчастия: вообрази тогдашнее восхищение этой любезной четы, когда увидели они себя опять соединенных.

Радостные взоры, смешанные слова, и сладкие поцелуи надолго удержали их в восторге. Отец мой после того уведомил её обо всем произошедшем с ним с часа разлуки; а Остана повторила то же, что слышал он от волшебницы. По окончании этих разговоров, увидели они свою благодетельницу. Она поздравила их со счастливым соединением, предвещала им спокойные дни, и получив талисман, подхватила их обоих за руки, и, как молния, понесла по воздуху. Не успели они опомниться от столь скорой езды, как они уже были в Винете, на том самом дворе, где хранились пожитки моего отца, и стояли его люди. Волшебница исчезла. Святобой нашел все дела свои в порядке, исправил их, и вскоре возвратился в Новград; где соединился вечными узами с Останой, и вкушал плоды сладостного брака. Остана забыла все свои несчастья в объятиях нежного супруга. Остальные дни их протекли в удовольствии. Небо одарило их несчетным богатством, и благословило взаимную их верность, усугублению радости и приумножению любви сыном, который не наследовал прежних злоключений моей родительницы.

Таковы приключения моих родителей. Я помню их так, как слышал из их уст, и объявил их вам (продолжал Светомил Гассану) для того, чтоб вы узнали, что печальная часть их досталась мне по наследству. Теперь приступаю я ко описанию моих злоключений. Я не думаю, чтоб кто-либо из смертных мог быть таковой забавой жестокого рока, и жертвой столь несносных огорчений и напастей, как я. Вот история бесконечных бед моих.

Едва достиг я лет, в которые можно познавать самого себя; лишился я сперва родительницы моей, и вскорости затем отца, который, любя её больше жизни, не мог перенести её лишения. Мне оставили они по себе неутешную печаль, и великое имение. Но время, истребляющее все, умалило тоску мою, и хотя не нагнало жалостного воспоминания; но по крайней мере воображение не столь уж было горестно. Я не скрою пред вами порок мой, свойственный, по большей части, молодым людям. Сделавшись полным обладателем моей воли и имения, начал я жить великолепно. Гордая мысль, «Происходит от крови владетельных князей» была тому главной причиною. Дом мой превратился в собрание радостей. Открытый стол и роскошная жизнь, доставили мне великое число друзей и столько же прихлебателей. Подложная их искренность довела меня до разорения, а оно самое истребило из моей памяти тот упадок, который претерпела наша фамилия, и что неусыпные труды отца моего были сперва поправлением дел, и наконец пали жертвой моей расточительности. Мне и в мысль не приходило, что богатство без подкрепления доходами, при неумеренных расходах может ввергнуть меня в крайнюю нищету. Одни высокопарные мысли, набитые мне в голову льстецами, господствовали в моих рассуждениях. Право на чешский престол, изгнало навсегда из моей памяти помыслы отца моего. Я желал достигнуть скипетра, и думал о том день и ночь. Не взирая на тысячные препоны к исполнению этого желания, я был всегда в этих помыслах. Предложения знаменитых людей нашего государства о вступлении с ним в союз, через женитьбу на их дочерях были мною отвергнуты. Высокомерие мое, хотя и служило тому не меньшею опорой, но не чувствительность моя к нежному полу была главной тому причиною. Люди прямодушные такому редкому моему свойству удивлялись, а льстецы подтверждали это, зная отчасти, на чем мое равнодушие к любовной страсти было основано.

Два года протекли в великолепном житье и высокопарных мыслях. Но с исходом их вдруг сказались плоды моей неосмотрительности. Я лишился богатства, сделался весьма беден, потерял друзей. С ними исчезли льстецы, и мысли мои, освобожденные от ослепления, представили моему рассудку, что я есть никто иной, как обедневший дворянин, принужденный доставать пропитание трудами рук своих. Душа, рожденная в ненависти пороков, мучится узнав, что она была подвержена какой-нибудь постыдной страсти. То же ощущал я, и стыдился сам себя о моем ослеплении гордостью; и если с одной стороны жалел о потерянном моем имении: то с другой стороны радовался, что тем были истреблены высокомерные идеи наполнившие мою голову, и привело в познание самого себя. Тогда я понял, что знатное происхождение есть ничто само по себе, когда его не подкрепляют достаток и разумная осторожность.

Приведя в порядок заблудшие мои мысли, я не знал, как мне поправить мои запущенные обстоятельства. Малое иждивение не могло послужить мне надолго пропитанием, поскольку я издержал остатки, не заботясь о приумножении средств. С чего мне следовало начать? Купеческий промысел казался мне диким зверем; но я и несведущ был в нем. Чувствуя склонность к военной службе, порешил я искать счастья моего в оружии. Поэтому продал я дом мой, и превратив всё оставшееся имущество в деньги, простился с моим отечеством, и выехал в варяжское государство. Оно вело тогда жестокую войну с печенегами. Я пожелал, приняв службу у тамошнего князя, воспользоваться этим случаем. Но не доезжая несколько верст до варяжской столицы, напали на меня разбойники, и поскольку был я только вдвоем с моим учителем: то и не мог противиться превосходящему их числу. Они дочиста меня ограбили, и принудили продолжать путь мой пешком; а питаться подаянием добродетельных и милосердных людей. Я остался без всякой помощи, имея единственную надежду на великодушие варяжского князя. Высомерные помыслы, гнездившиеся еще дотоле в голове моей, совсем испарились.

С этим я пришел варяжскую столицу. Сыскался случай изъяснить несчастья мои главному вождю войск, который собирался тогда к выступлению в поход после зимнего отдыха. Счастье еще мне благоприятствующее, сделало так, что я показался ему достойным сожаления. Он представил меня самому князю, пред которым я рассказал о моем происхождении и причинах, доведших меня до столь бедственного состояния. Усердие моё к принятию у него службы, объяснил я пред ним в таких выражениях, что князь обнадежив меня своей милостью, повелел причислить меня в войска свои сотником[53], и дать некоторое число денег на мое содержание. Принеся чувствительную благодарность за его щедроты, отправился я в поход при главном вожде, который ежедневно оказывал на мне знаки больше дружества, нежели начальства. Обращение моё нравились ему настолько, что я получил первую доверенность между всеми его подчиненными. Мы дошли в неприятельские земли. Начались военные действия. Я бывал с своею ротою во многих отрядах, и поскольку воины мои за снисхождение мое к ним любили меня безмерно: то мог я с ними делать всё, что хотел. Я пускался в великие опасности, и они, любя меня, всюду следовали за мною. Счастье мне благоприятствовало; предприятия мои всегда имели успех. Несколько превосходящих неприятельских разъездов были мною истреблены. Сам сын печенежскаго государя по случаю был взят мною в плен. Все это усугубило любовь ко мне главного вождя. Он доложил князю о моих подвигах, и я благодаря этому получил чин тысячника[54]. Дошло до главного сражения, долженствовавшего решить всю войну. Я с моим полком присутствовал близ главного вождя, и первым сломил бросившуюся на нас с великой опрометчивостью неприятельскую стену, которая, не выдержав отчаянного нашего сопротивления, уступила. Я не могу присваивать себе столь великой храбрости, которую мне приписывали другие. Может быть, всё это произвело служившее мне тогда счастье; но могу сказать, что я без робости присутствовал во всех местах, где еще не решена была наша победа. Она совершилась тем, когда убит мною был полководец печенежский. Я привез голову его к главному своему вождю, и оповестил о своей победе во всех концах войска, которое ободренное этим, истребило всех рассыпанных врагов своих. Я был послан с этой вестью к варяжскому князю, и пожалован полковым воеводою. Вскоре потом, завладели мы всею печенежской землей, и взяли в плен печенежского государя со всем его домом. Благополучная звезда моя имела еще тогда полный свет свой. Не было ни одного славного дела, в коем я не имел бы участия. Война кончилась; мы возвратились, и я увидел варяжского князя, чтобы испытать на себе всю его милость. Я вновь награжден был чином наместника главного вождя, пожалован деньгами и деревнями; а что и еще больше, доверием княжеским, и заседанием в тайных его советах. Чего мне оставалось желать? Я стал богат, знаменит, присутствовал при дворе; но всё это готовило мне гибель. Благополучие мое доставило мне многих потаенных недругов, которые всеми силами изыскивали как свергнуть меня с моей высоты на дно бесконечных злоключений. Ненависть их умножилось новым моим счастьем. Главный вождь умер бездетным, и при конце своем сделал меня наследником всего своего имения; а Князь, любивший меня столько же, как и покойный вождь, произвел меня на место его. Новая война с сарматскими скифами принудила князя послать меня с порученным мне войском. Я выступил в поход, пришел в Сарматию, одержал троекратную победу над неприятелем, и нагнал на них великий страх. Где только я присутствовал, слава мне предшествовала, и враги моего Государя клонились к ногам моим. Вот как внесло меня счастье, определяя быть забавой своего непостоянства, чтоб потом низвергнуть в бездну всех бед. Войска, мне данные во власть, от первого до последнего любили меня как отца; за то, что и я числил их, как детей моих. Я мог бы сделать из них всё, разве что захотел бы преступить присягу моему Государю; но знатный чин не мог затмить мой рассудок. Почтение к добродетели связано было с моими желаниями. И хотя я желал когда-нибудь испросить у Варяжского Князя сил его, для достижения на следующий мне Чешский престол; но отлагал это до конца войны с скифами, и надежду эту возлагал на благополучный успех оружия. Между теми как продолжал я поиски над неприятелями отечества, получил я известие от друга моего великого спальника Прелимира, что враги мои постарались всеми силами уменьшить ко мне княжескую любовь и доверие. Они представили ему, что опасно поверять войско чужестранцу, подлинных обстоятельств которого нельзя проведать. Выдумывали на меня ложные измены; но ничто не действовало. Ненависть их ко мне служила к собственной их гибели. Князь, видя несправедливость доносов, наказал их за это; а ко мне усугубил свое благоволение. Я старался заслужить его всеми мерами, и не щадил жизни моей к исполнению его воли. Когда небо благословляло успехи варяжского оружия: оно мне готовило жестокие напасти. Спокойные часы моих счастливых дней уже истекли, и вместо них надвигались беды мои.