Русская война 1854. Книга пятая (СИ) - Страница 42

— Поэтому все, что мы делаем, определяется только нами, — продолжил Сираковский. — Эгоизм есть естественное состояние человека. Альтруизм — следствие, частный случай разумного эгоизма, когда мы сдерживаем свои желания. И когда люди смогут это признать, когда ложь уйдет из нашей жизни, только тогда мы сможем сделать ее лучше.

— Ложь? — из-за соседнего стола поднялся какой-то незнакомый жандармский полковник.

Сираковский сначала напрягся, но покачивающийся перед ними человек точно был не на службе, а еще он тоже был пьян.

— Вы знаете, кто лжет больше всех? — жандарм качнулся еще раз, а потом рухнул за их стол, неожиданно громыхнув целой бутылкой «двойного спирта». Сираковский даже не заметил, когда только тот успел прихватить ее с собой.

— Кто? — громыхнул стаканом Бронислав.

— Полковник Щербачев — вот кто! — жандарм подумал пару мгновений, а потом все-таки сплюнул на пол. — Изображает из себя героя, спасителя нации, а на самом деле что он творит? Еще недавно свободные люди поднимали головы, после смерти Николая у нас и вовсе появилась надежда. А он пытается загнать все обратно! Свобода — это неволя, война — это честь, традиции — это способ двигаться вперед! Разве не чушь?

Сираковский закрутил головой, невольно ожидая появления кого-то еще, кто скрутит разговорившегося жандарма. Но больше никого не было, а тот продолжал:

— И ведь, самое главное, тупые крестьяне ему верят! То ли дело такие, как мы, молодые, образованные, умные, открытые новому. Мы понимаем, что он лжет, но что мы можем сделать? Ничего!

И опять, несмотря на громкие речи, никто не появился. Сираковский все равно сначала держался настороже, но время шло, росло количество пустых бутылок под столом, и сомнений становилось все меньше. А уверенности в словах нового знакомого все больше. Даже гордость появилась, что даже в 3-м управлении, опоре трона, есть те, кто готов их поддержать.

— А я слышал, что предатель сейчас в столице. Царь хотел его арестовать, чтобы остановил войну, не губил русские души, — Бронислав, поспав часок на столе, неожиданно поднял голову. — А он отказывается, говорит: либо по-моему будет, либо заберу все свои изобретения и отдам англичанам.

— Так, может, это и неплохо? — Сираковский почесал голову. — Тот же Герцен или Маркс с Энгельсом пишут, что Россия должна проиграть войну, чтобы ее жители осознали тот ужас, в котором существуют.

— Осознают? Да им плевать, было и будет! — Бронислав врезал по столу. — А Щербачев предатель! Меня вот под следствием два года держали, потом в рядовые забрили, а ему страдания дворянина только за радость! Ему русский мужик ближе, чем настоящий шляхтич!

Сираковский улыбнулся про себя. Он-то помнил, что Бронислав действительно отсидел два года в Дерпте за революционный кружок. Вот только потом его отпустили и даже разрешили поступить в Харьковский университет. Но там он снова вышел на компанию участников польского освободительного движения, и снова арест. С той самой отправкой в рядовые, но — важное уточнение — с правом выслуги, иначе не видать бы Брониславу чина прапорщика как своих ушей. Молод, обидчив, но при этом готов идти до конца — из него вышел идеальный товарищ, недаром Сираковский сразу приметил парня, когда их дорожки пересеклись в Оренбургском корпусе.

— Ничего он не понимает! — согласился Сигизмунд Игнатьевич вслух и налил себе еще бокал. Их новый жандармский друг был щедр, и за столом никогда не было пусто.

— Так, может, проучим его? — вскочил на ноги Кастусь.

— А и правда? — покачнулся рядом с ним Бронислав.

Сираковский подумал было, что это не очень хорошая идея, но потом вспомнил, что сегодня специально на всякий случай надел старый мундир прапорщика 7-го Брестского. Случись чего, лично на него никто не подумает, а друзья не выдадут. Так почему бы не прогуляться до полковника-предателя, тем более что жандарм даже повозку для них вызвал и оплатил. А дальше все было как в тумане. Они пили по пути, потом скинули извозчика, протаранили ворота Волковского завода и на полном ходу подлетели к зданию главного управления.

— Специально подсветили, чтобы мы не промахнулись, — хихикнул Бронислав, пнув ногой сбитый фонарь с мигающей новомодной лампочкой.

Они ворвались внутрь, врезали паре мужиков и мещанских детишек, чтобы знали свое место, и потребовали, чтобы американец, начальник завода, привел им полковника. Сираковский на мгновение задумался, не перегнули ли они, но жандарм пообещал принести ящик настоящего шампанского, и сомнения ушли. Правда, что-то тот задержался…

Сираковский перевернул опустевшую бутылку и со злостью сжал ее в кулаке. Вместе с болью пришло и отрезвление: будущий капитан генерального штаба осознал, как рискует и чего может стоить ему эта ночь. А вместе со злостью пришла и решительность. Как писал Чернышевский: бога нет, человек стоит выше всего, и как мерило высшей справедливости Сигизмунд Игнатьевич решил… Надо доводить дело до конца.

Не пьяный дебош, а акция, чтобы показать решимость. Не глупость, а дело, которым можно будет похвастаться перед братьями. Они накажут предателя, они позаботятся, чтобы свидетели не сказали лишнего, а взятые из заводской кассы деньги потом послужат доброму делу освобождения Речи Посполитой. Сираковский потянулся к поясу, где висел новомодный кольт на целых семь патронов, и в этот самый момент с глухим треском разбилось стекло за его спиной.

Он даже не успел обернуться, когда комната начала заполняться дымом.

— Быстрее, к окну, на дайте им ворваться в помещение! — Сираковский все же был боевым офицером и понял, что будет дальше.

На его крик даже успел ответить Бронислав, а Кастусь поступил и того умнее — бросился к двери, чтобы наверняка ее заблокировать. Упер вешалку в ручку и пол, подтянул шкаф, Сираковскому на мгновение даже показалось, что они справились. Что бы ни задумал полковник! Страх начал сменяться злобой, и взгляд забегал по комнате в поисках тех, на ком бы ее выместить, но тут входную дверь вынесло вместе со стеной.

— Убейте предателя! — заорал Кастусь, которого чудом не зацепило.

Вот только чудо быстро кончилось. Вслед за обрушенной стеной в помещение влезла стальная морда бронированной машины, откидывая студента в сторону. Бронислав выпалил в прячущихся за броней солдат, но не попал. А вот те легко положили бывшего прапорщика. Минус два помощника — Сираковский понял, что будет следующим, но все еще поглощенный алкоголем мозг нашел выход. Надо прикрыться кем-то из местных, выбраться отсюда, а уж потом… Он использует все свои связи, чтобы те поплатились за нападение на дворянина. Да и Густав Федорович Стефан прикроет ученика Академии, как может быть иначе?

Сираковский даже в белом мареве, наполнившем помещение, помнил, где находятся захваченные при взятии главного управления завода люди. Прыгнув в ту сторону, он заметил пригнувшуюся тень и ловко ухватил ее за волосы. Девчонка? Сойдет.

— Не стреляйте! — заорал Сираковский, поворачиваясь к выходу. — Вы отпустите меня и моих друзей, и мы забудем об этом нападении на офицеров!

Девчонка попыталась укусить Сираковского за руку — пришлось ей снова врезать. Неожиданно откуда-то сверху пахнуло свежим воздухом, Сигизмунд Игнатьевич попытался понять, что бы это могло значить, но не успел. Из-под потолка вылетела веревочная петля, обхватила его шею, а потом резко дернула вверх.

Как простолюдина какого-то… Мелькнула последняя мысль, и сознание Сигизунда Игнатьевича Сираковского, бывшего русского офицера и будущего воеводу польского восстания, покинуло тело. Если бы он знал, что в истории Щербачева его так же повесили, только в Вильнюсе и в 1863-м, возможно, он бы оценил иронию ситуации.

* * *

Сижу, злюсь. Из-за пьяных террористов с нами будет разбираться лично царь. Потому что не важно, что и как они сделали, но напавшие на завод были дворянами. А мы их покалечили, одного же и вовсе вздернули.

— Григорий Дмитриевич, а расскажите, как именно вы нас освободили? А то, если честно, изнутри ничего непонятно было, — рядом со мной сидели Романовские.