Русская война 1854. Книга пятая (СИ) - Страница 38
Меня провели через главный вход, несколько больших залов. А потом Олсуфьев незаметно отвернул в сторону, открыв неприметную на первый взгляд дверь, и я оказался в небольшой уютной комнате, где меня ждали. Вдовствующая императрица Александра Федоровна, она же в девичестве Фридерика Шарлотта Вильгельмина, оказалась уже бабушкой. Чужой, но уютной, с иконами в углах и чашкой теплого чая с дымком, сжатой длинными тонкими пальцами. Она притягивала взгляд и, зная об этой своей способности, пользовалась ею.
— Рада вас видеть, Григорий Дмитриевич, — поприветствовала она меня. — Кстати, хотела узнать ваше мнение. Пока вы шли по дворцу и своими глазами видели перекличку стилей Шинкеля и Штакеншнейдера — чья эстетика вам ближе?
Я ожидал чего угодно от начала этой встречи, но не такого. Полный тупик.
— Простите, не знаком с творчеством этих…
— Архитекторов, — подсказала Александра Федоровна с легкой улыбкой.
— Архитекторов, — согласился я. — Ваше…
— Зовите меня просто по имени, — вдовствующая императрица отказалась от формальностей, и кто-то чуть в стороне хмыкнул от удивления.
Я повернулся. Там сидел незнакомый мужчина: коротко стриженные усы, борода и такая же дерзкая прическа. Одет в костюм, но не мундир. Почти точная гарантия, что передо мной иностранец.
— Прошу прощения, — мужчина заметил мой взгляд. — Меня зовут Отто фон Бисмарк, посланник Пруссии в России, назначен на эту должность вместе с открытием нашего общего завода. И… вы тоже можете звать меня по имени.
— И вы меня, — я закончил обмен формальностями, невольно думая об изгибах судьбы.
В моей истории Бисмарк также отправится посланником в Россию, но только в 1859 году. Здесь же, из-за моего вмешательства, время словно начало сжиматься.
— Тогда продолжим, — Александра Федоровна довольно кивнула в ответ на наше знакомство и задала следующий вопрос. — Григорий Дмитриевич, что вы думаете о Бернардене де Сен-Пьере?
— Это какой-то генерал или политик? — уточнил я.
— Писатель, — вдовствующая императрица покачала головой. — Жаль. Если бы вы читали «Поля и Виргинию», нам было бы проще понять друг друга.
И я снова впал в ступор. Какое бы дело ни хотели сейчас со мной обсудить, при чем тут какие-то архитекторы или писатели? Или… Я невольно вспомнил анекдот про Сталина. Когда ему начали рассказывать про Папу Римского, и тот оборвал Лаваля вопросом: а сколько у него дивизий? После этого в 1935 году западные газеты раздули из этого историю, стараясь во всех красках показать невежество восточных варваров. Как они отличаются от всего, что близко «настоящим европейцам»… А что, если сейчас ситуация чем-то похожа, и вдовствующая императрица просто пытается понять меня? Насколько я свой, насколько можно иметь со мной дело.
— Александра Федоровна, вы уже, наверно, поняли, что мое образование не так хорошо, как хотелось бы, но… Я готов учиться, это то, чем я занимался всю свою жизнь. И, если вы расскажете мне, что конкретно имеете в виду, я со всей возможной искренностью отвечу, насколько мне это близко.
Угадал? Не угадал?
— Военный, — махнула рукой вдовствующая императрица. Кажется, меня все-таки приняли. — Что ж, я расскажу. Как вы знаете, Григорий Дмитриевич, наша цивилизация меняется. И все машины и техника, что вы так любите, поверьте, это не основа, а просто следствие того, как трансформируется человеческая душа. Еще сто лет назад основой искусства был классицизм. Тяжелый, монолитный и, главное, правильный — это являлось отражением не только чувства прекрасного, но и того, какими должны быть государства. Выстроенными заранее в рамках строгой геометрической системы, которая не допускает домысливания и мечтательности. В классицизме они не просто лишние, они мешают, делают его хуже. Но вот появляется романтизм. И он включает эту самую мечту в дома, в произведения искусства, в книги. Вы читали восточную сказку «Лалла Рук», представляли себя там, где никогда не были? Или как на «волшебном острове Сиаме», которого и в принципе не может существовать? Это романтизм, это новое сознание, которое строится вокруг людей, и, мне кажется, это правильная ступень к нашей главной цели.
— Какой? — тихо выдохнул я, мысленно пытаясь понять то, что рассказала императрица. Родившаяся на стыке эпох, она видела, как было, как стало, видела плюсы и минусы того и другого. И ее выбор был вполне определенным, она хотела мечтать. Наверно, это красиво, но в то же время и эгоистично.
— Цель? — Александра Федоровна улыбнулась. — Правильно про вас говорят, что вы редко бываете в церкви. Цель у всех верующих мира всегда одна: двигаться вперед и пытаться создать царство божие на земле. И те, кто помогают этому, попадут в рай, те, кто будут отводить в сторону… Впрочем, не будем о вечных муках. Лучше вернемся к нашим делам. И как есть классицизм с романтизмом в искусстве, так же они есть и в обществе. Консервативные круги, либеральные… И пусть последние сколько угодно считают себя социальными прагматиками — они по сути своей романтики, иногда жестокие, как дети, иногда наивные, как взрослые.
Я смотрел на женщину перед собой и с каждой новой фразой словно открывал ее заново. Вот недавно решил, что она эгоистична, но нет. Думал, что все эти образы искусства эфемерны, но опять же — даже у них нашлась практическая привязка.
— Да, я слышал про либералов от Горчакова, — ответил я. — Искренность и отсутствие личной выгоды. В свете ваших слов о романтизме это даже приобретает больше смысла.
— Кажется, Александр Михайлович немного слукавил, когда говорил с вами, — вдовствующая императрица грустно улыбнулась. — Тот образ, который он нарисовал, действительно начал доминировать, но только с 40-х годов. И вы бы знали, сколько усилий приложил мой муж, чтобы это было именно так.
— Но что было раньше?
— Раньше? Слово «либерал» было меткой убийцы и лжеца, готового на все ради своего представления о том, каким должен быть мир.
У меня аж мурашки по спине пробежали, каким тоном все это было сказано. С одной стороны, после восстания декабристов Александра Федоровна и Николай могли быть и предвзяты, с другой… До этого вдовствующая императрица казалась более чем последовательной.
— А сейчас? — неожиданно я заметил еще одну странность. Недоговоренность, которая как раз могла бы заодно и объяснить интерес ко мне. — Что происходит сейчас?
— Либералы верят, что поражение России в войне приведет консерваторов на их сторону, что все поголовно будут ждать перемен, и это даст им власть. И возможность противостоять новой опасности. Как в сломе веков до этого родился романтизм и либералы как его проявление, так и сейчас появляется что-то новое.
— Что? — я подобрался. — Новое изменение?
— Да, — согласилась императрица. — И, возможно, я слишком стара, чтобы принять его, но то, что творится после революции во Франции, куда движется Англия или другие страны Европы — мне совсем не нравится.
Действительно, в России скоро появятся новые течения. Революционные демократы, потом эсеры, потом социалисты — и каждая волна в начале своего пути, как и сказала только что Александра Федоровна, будет готова пойти на любые жертвы ради своих идеалов. И так будет всегда?
— А что именно вам не нравится? — я решил получше во всем разобраться.
— Католики, протестанты — они слишком поверили, что земные грехи можно искупить. Вернее, купить. Их свобода забывает про душу и концентрируется только на теле, и это тупик. Они вроде бы и говорят правильно, но на деле все оказывается по-другому.
— Но разве вы сами не из той же Пруссии? Или наши аристократы не ездят в Европу на отдых, словно там бог не увидит, что они себе позволяют?
— Я уже давно русская, — Александра Федоровна покачала головой. — А что насчет тех, кто ездит, это их выбор, их души. Разве будет правильно загонять их в рамки, разве поможет им это?
— Но это не просто люди! Это высшие сановники, которые должны быть примером для остальных. Это писатели, которые могли бы вести за собой, но предпочитают просто тратить гонорары. Разве это не разрушает всю систему?