Русская литература: страсть и власть - Страница 26

А что придает у Пушкина окончательную легитимность всему? А вот это, пожалуй, показано наиболее наглядно в самом темном, в самом загадочном его произведении. Не зря «солнце наше» кричало после этого: «Ай да Пушкин! Ай да сукин сын!» – хотя сам не знал, как закончить «Бориса Годунова». Беловой автограф заканчивается словами: «Народ: Да здравствует царь Димитрий Иванович!» Только в последней авторской воле, в единственном прижизненном вот этом тексте, появляется ремарка «Народ безмолвствует». Все-таки неожиданно в сознании Пушкина весы склонились на сторону этого самого народа. И вот, пожалуй, здесь Пушкин дал самое точное определение нам с вами.

Мы – люди лицемерные («Нет ли луку? Потрем глаза». – «Нет, я слюнёй помажу».), мы – люди двуличные, мы готовы кадить этой власти, требовать от нее чего-то, лишь бы она нас не трогала, мы готовы откупаться от нее. И когда мы говорим, что любим ее, нам верить не следует. «Живая власть для черни ненавистна, они любить умеют только мертвых». Но одного у нас у всех не отнять – это глубокого, глубоко запрятанного нравственного чувства, той нравственной легитимности, той нравственной санкции, которую мы или даем им, или не даем.

Вот это и есть удивительное пушкинское прозрение: о том, что вся власть в России принадлежит только этой загадочной нравственной легитимности, когда:

Это, конечно, и фальшивое мнение, и покупающееся мнение, и часто меняющееся, и, более того, это мнение народа, который ни за что не хочет отвечать, который вечно делегирует свои права кому-то. Но однажды вдруг наступает момент, когда он безмолвствует, когда вдруг в нем просыпается вот это вечное нравственное начало. И тогда с ним невозможно сделать ничего. И тогда после этого сразу Минин и Пожарский. И тогда высочайший взлет народного вдохновения, и конец смуты, и начало нового этапа российской истории.

Вот страстная вера Пушкина в то, что этот темный, фальшивый, малый, как мы, мерзкий, как мы, – какой угодно – народ все-таки обладает непрошибаемым нравственным чувством и владеет правом отозвать свою любовь, когда ему надоедает эксплуатация, – вот это, пожалуй, и есть самый светлый оставленный нам урок.

Мы можем сказать, что мы и малы, и мерзки, но иногда мы начинаем безмолвствовать, и тогда все становится правильным. И в этом залог того, что Пушкин с нами; всегда же мы верим в то, что наш Христос встретит нас на небесах; как все христиане надеются встретиться во Христе, так все русские, начиная с Гоголя, надеются встретиться в Пушкине. Пушкин – это тот человек, который явится в полном своем развитии через двести или триста лет. Эти двести и триста лет от нас бесконечно отодвигаются. Но тем не менее мы знаем, что наше будущее – Пушкин. И это дает нам радость и уверенность.

Лермонтов – тема во многих отношениях трудная, если не гарантированно провальная, потому что к нему, в отличие от большинства русских классиков, невозможно относиться объективно. У каждого он интимно свой, каждый думает, что понимает его лучше остальных. Пожалуй, только в случае Окуджавы сталкивался я с таким непримиримым, собственническим, глубоко личным отношением. И это очень хорошо, что к нему до сих пор относятся как к живому. Может быть, это так потому, что и «Герой нашего времени» – самая живая, наверное, книга русской прозы.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.