Русская книга людей (сборник) - Страница 4

В свою очередь барину предоставляется право привлекать крепостных по своему усмотрению на хозяйственные работы по благоустройству и содержанию усадьбы, физически наказывать за нерадивость и допущенные оплошности, разрешать, запрещать либо назначать браки между крепостными, единолично вершить суд в случае возникновения между ними конфликтов… В последнем пункте говорилось о том, что крепостной имеет право расторгнуть договор лишь в Юрьев день.

В конце концов деревенька была укомплектована полностью. И жизнь за высоким забором приобрела чудовищные, антиэволюционные формы.

Барин, сжигаемый неутоленной страстью бесчинства, сразу же, на второй день новой эры, устроил для новобранцев кровавую баню. Собрав всех мужиков, включая неразумных детей и немощных стариков, он велел рыть пруд. Но вдруг раздались голоса, взывающие к благоразумию барина: мол, «здесь рытья недели на две, а мы еще не успели с хозяйством обосноваться, да и покос сейчас: упустишь время – зимой голодать придется».

Дмитрий вкрадчиво и как будто бы с пониманием насущных крестьянских нужд спросил: «Кто еще так считает?» Так считали все. Поэтому, вооружившись арапником, при поддержке четырех дюжих охранников барин высек всех. По первоначальности это дело его так распалило, что, не рассчитав сил, последних уже не досекал, а скорее похлопывал по обнаженным спинам.

По мере приобретения опыта неограниченного барствования Дмитрий все более осознавал, что собственноручные побои – не самое упоительное дело. Поэтому частенько перепоручал порку охранникам, которые были в этом отношении попрофессиональнее.

Его дикие забавы во многом следовали исторической традиции, вычитанной из великой русской литературы, оказавшей пагубное воздействие на нестандартную психику Дмитрия. Вдвоем с пятнадцатилетним сыном Григорием носились они на горячих рысаках за зайцами, которые в необходимом количестве закупались в охотхозяйстве. И, оглашая округу улюлюканьем, которое вкупе с прерывистым лаем борзых повергало в ужас все живое и хоть сколько-нибудь мыслящее, норовили загонять косых на крестьянские наделы, дабы всласть потоптать злаки и огороды и уложить в азарте из двух стволов чью-нибудь худобокую буренку.

Чтобы потом, сидя в кабинете в засаленном халате, почесывая пятерней мохнатую грудь, можно было допрашивать дрожащих как осиновые листы людишек о недоимках, неторопливо сверяясь с записями в амбарной книге, путая имена, выслушивая жалобный лепет, перемежаемый словами «барин, барин, барин…». И в конце концов назначать наказания по справедливости, то есть сообразно придуманной самим собой таблице соотношения недоданных пудов и ударов арапником.

Иногда выходил судить во двор – для усиления педагогического эффекта, обращаясь к народу без всяких обиняков: «Ну что, ворюги, собрались на суд праведный?!» Выбирал кого-нибудь пожилистей, чтобы можно было подвесить на дыбу и неторопливо расспрашивать на глазах у всех своих душ о том, на какую глубину запахивал, чем удобрял, сколько посеял ржи, сколько пшеницы, сколько раз дожди были, отгонял ли от поспевшего поля ворон.

Не менее плачевна была бабья доля. И хоть секли крестьянок пореже и помягче, но все недобранное у барина сторицей воздавали бедным русским женщинам озлобленные от унижений мужья. Еще хуже было тем, кто попал в дворовые, – кухаркам, горничным, ключницам, нянькам пятилетнего Василия и трехлетней Натальи. Половое насилие было наименее тяжелым в физическом отношении бременем. Однако этот недобор с лихвой компенсировался нравственными унижениями, потому что при сем мероприятии присутствовала барыня Людмила Сергеевна, развращенная мужем до крайней степени. В то время как барин удовлетворял свою похоть, она сладострастно стегала лежащую сверху дворовую девку.

Наилюбимейшим интеллектуальным занятием Дмитрия было устроение домашнего театра, где зрителями были: он сам, его жена, его старший сын и начальник охраны. А роли играли все те же дворовые женщины, раздетые догола. В репертуаре была лишь одна пьеса – «Горе от ума» Грибоедова. Причем мужчин изображали женщины с нарисованными печной сажей усами и бородами. Особенность режиссуры заключалась в том, что актрисы во время произнесения диалогов должны были лупить друг друга от души. Имитация не допускалась, за этим с особым пристрастием следил сам барин. Финальная сцена представляла собой отвратительнейшую коллективную женскую драку с царапанием до крови лиц, с выдиранием волос, с дикими воплями и матерщиной. Занавес опускался по звяканью колокольчика пресытившегося барина. Наиболее отличившуюся актрису ожидала барская любовь без порки и грошовый перстенек с цветным стеклышком.

Самым загадочным в этой истории является то, что, несмотря на прогрессирующий распад личности, в делах Дмитрий сохранял прежние позиции. Банк, куда он наведывался трижды в неделю, совершал удачные операции, росло число его вкладчиков, ссуды приносили отменные проценты, игра на бирже неизменно приводила к выигрышу. Дмитрий несмотря ни на что богател.

В остальные же четыре дня недели он творил невообразимое. Дело дошло до того, что однажды поздней осенью в безумной пьяной ярости он подпалил избу мужика, не снявшего перед ним шапку. Да и не мужик это был вовсе, а полуслепой старик. И изба была не его, а первая подвернувшаяся под горячую руку. День был ветреный, поэтому сгорела вся деревня. И крестьянам пришлось зимовать в спешно вырытых землянках. Однако все не только выжили, но и заново отстроились по весне.

По-видимому, суровые испытания закаляют русского человека до такой степени, что он способен перенести еще и не такие невзгоды, поистине нечеловеческие. Так было всегда: при татарах, при Иване Грозном, при Петре Первом, при Сталине. Дмитрий вполне подтвердил это правило.

Юрьева дня, который почему-то был назначен на середину лета, Дмитрий ждал с большим любопытством. И наконец он настал. На лужайке сколотили длинные столы из неструганых досок. На них поставили три ведра дешевой мужицкой водки – беленькой, как называют ее в народе. И два ведра портвейна для баб – красненькой.

Барин в нарядном сюртуке по амбарной книге выкликал мужиков и расплачивался с ними подушно. После этого каждый из его семейства почтительно прикладывался к ручкам барина и барыни и занимал место за столами с угощением. По мере опорожнения ведер народ веселел и разрумянивался. Образовался пестрый хоровод, зазвенели озорные частушки. Бдительная охрана пресекала стычки, которые намечались не столько по пьяному делу, сколько из зависти: мол, «меня больше разов пороли, а получили мы с тобой поровну». Пьяных укладывали на заранее приготовленную солому. Барин в этот день был добр, весел и не привносил в народное гулянье дополнительного бесчинства.

На следующее утро все крепостные продлили договоры еще на год. Руководствовались они тем, что хоть барин и силен чудить, однако жить вполне можно. А лет через пять, глядишь, удастся и на покой уйти, потому что заработанных денег хватит аккурат до конца жизни.

Однако с уходом не все было так просто, как представляли себе забитые крестьяне. Года через три Дмитрий, ведя дело твердой и беспощадной рукой, сформировал в своих крепостных новое самосознание, новую мораль, новые ориентиры. К барину стали относиться уже не как к чудаковатому богачу, а как к отцу родному, строгому, но справедливому, беспрестанно пекущемуся об их благе. Каждый из них в глубине души осознавал, что без барина они бы ни пахать не стали, ни в церковь ходить и друг друга поубивали бы.

Кстати, Дмитрий им и церковь построил, и священника нашел, который совершенно справедливо разочаровался в современной цивилизации.

В конце концов дошло до того, что два убийства – одно по случайности, во время охоты, другое как наказание за драку с барчуком – крестьяне поняли, оправдали и приняли как неизбежность.

Поэтому крепостные, чья психика была столь серьезно перекроена, совершенно напрасно рассчитывали на возможность возвращения в современное общество. Не смогли бы они в нем жить, его законы показались бы им дикими и бесчеловечными.