Русская книга людей (сборник) - Страница 12

Создалась любопытная ситуация: присутствие в доме племянника было омерзительно, отсутствие – чревато каким-нибудь криминалом, о котором конкуренты, дрожа от удовольствия, раструбят на весь свет, засунут во все газеты, на все телеканалы: «Неопровержимые доказательства криминального происхождения капиталов Игоря N». В принципе, враги вполне могли подтолкнуть племянника с гипертрофированной мускулатурой и недоразвитыми мозгами, например, к ограблению пункта обмена валюты. Ради этого удовольствия они, пожалуй, и откроют его в поселке, чтобы далеко не надо было ездить: прорежут в телефонной будке окошко, посадят туда ветхую старушку. И чтобы стол без ящиков, чтобы пачки долларов прямо на столе лежали…

Эта взрывоопасная ситуация навела Игоря на мысль о том, что племянника следует убить. Не самому, конечно, он и в давние годы, после двух отсидок, этим не занимался. Нанять основательного киллера, заплатить ему как следует… Но, спокойно взвесив все pro et contra, Игорь отказался от этого тривиального шага. В конце концов, репортеры разнюхают прошлое племянника, подробности гибели его родителей, прежние его прегрешения и нынешние шалости, о которых начальник охраны регулярно докладывал Игорю. И опять-таки на первой странице «Коммерсанта-Daily» будет напечатано аршинными буквами: «Неопровержимые доказательства криминального происхождения капиталов Игоря N». Инсценированное самоубийство тоже не годилось, поскольку выставляло бы опекуна не в лучшем свете.

И вдруг Игоря осенило.

Как-то вечером, когда дочери уже спали, он вошел в мезонин к племяннику, куда тот был отселен из соображений здравого смысла. И, припомнив арго, которым он когда-то неплохо владел, повел с растерявшимся опекаемым разговор о романтике бандитской жизни. Рассказал пару гиперболизированных историй из своего давнего прошлого, теплым словом помянул брата. А потом ненавязчиво перешел на тему наркотиков, которые дают человеку новые необычные впечатления, возвышающие его над обыденностью, развивают остроту и парадоксальность мышления… И для большей доверительности после каждых трех слов вставлял междометие бля.

Племянник сказал, что да, анаша и кодеин – торчковый кайф. Дядя сказал, что эта туфта и лажа для ботаников. А торчковый кайф для крутых – это героин. И предложил попробовать, достав из надетых для пущей убедительности спортивных штанов бутылочного цвета коробочку. А из коробочки два шприца и две ампулы.

– Ну что, ширнемся?

– А ты что, ширяешься? – изумился племянник.

– Да уж лет двадцать.

– Так говорят, что через пять лет от героина дуба дают!

– А ты больше слушай. Так говорят потому, что тогда водку никто покупать не будет. А на водке у нас половину бюджета делают.

Сережиными мозгами никто никогда всерьез не занимался, поэтому он с готовностью поверил.

Игорь, который ради этого дела довольно основательно натренировался на охранниках, вколол племяннику в вену ампулу героина. А себе в локтевую мышцу – дистиллированной воды. Племянник заторчал со счастливым выражением лица.

На следующий вечер он уже ждал. И вновь укололись.

Спустя две недели племянник уже крепко сидел на игле. А дядя стремительно наращивал дозу.

Потом наступил следующий этап – изгнания бесов. После очередной дикой выходки – кажется, в тот раз он затащил к себе и попытался изнасиловать официантку – ему было отказано в ежевечерней дозе. Он крепился всю ночь, а утром просил пресмыкаясь. Но был оставлен до вечера, чтобы ломать стало. Перед вечерним уколом уже почти ползал в пыли, но следы пока не лобзал. И тут ему было сказано, что за малейшее прегрешение он будет наказан еще больше, то есть дольше, и получит меньше.

Но все-таки была еще пара дисциплинарных срывов. А потом пошло как по маслу, автоматически, по четкому алгоритму. Кололи охранники. Они же и не кололи, даже если племянник выходил к людям, то есть выползал куда-либо за пределы флигеля. Иногда разрешалось поваляться на лужайке в отдаленном уголке парка.

Потом Сергей научился колоться сам.

Через полгода племянник стал бессловесным растением (даже говорить ему запретили при людях), реагирующим на свет, температуру и, конечно же, на питательные соки, которые циркулировали в его венах, артериях, капиллярах. Дважды в день отпирали дверь и давали ему ампулы, еду и слегка прибирали в комнате. Перед сном выключали телевизор. Потом, когда вонь от непроизвольной мочи стала достигать жилых комнат, на его любимой лужайке выстроили домик и перевели его туда.

Нельзя сказать, что все то время, которое оставалось до совершеннолетия, племянник медленно угасал. Отнюдь нет, просто за счет бычьего здоровья, молодости и плебейской приспособляемости он превращался в иную форму организма. До фазы быстрого умирания ему оставалось не менее десяти лет. Но они должны были пройти уже вне дома, вне юридической и информационной ответственности Игоря.

Когда наконец-то настало долгожданное совершеннолетие, засунули племяннику в карман пиджака паспорт и отвезли на джипе на его прежнюю квартиру, где на стене висели фотографии отца и матери, сыном не узнанные. И наняли человека, чтобы он дважды в день приносил по ампуле и кое-какой еды. Потом, когда прошел год и племянник зажил самостоятельной жизнью и стал просто дядиным однофамильцем, человеку заплатили последние деньги, и он передал, для перестраховки, пятнадцать десятимиллилитровых ампул.

На этом все и завершилось. Правда, было еще расследование по факту летального исхода от передозировки с целью выявления канала поступления сильнодействующего наркотика. Однако нанятый человек давать свидетельские показания не смог, потому что его также уже не было в живых.

Для корпорации, чей ежегодный оборот равен полутора процентам национального дохода, все эти расходы были сущим пустяком. Но нервов было потрачено немало. А нервные клетки, как известно, не восстанавливаются.

Дмитрий уже давно ненавидел жену. Марина отвечала мужу тем же. Однако о разводе не могло идти и речи. Дмитрий был связан по рукам и ногам сословными условностями, на которые окружающие подчас обращают больше внимания, чем, скажем, на происхождение капитала. Марина тем более не могла разорвать опостылевшие узы, поскольку, лишившись средств к существованию, не смогла бы дать должного воспитания и образования сыну. Но это в том случае, если на бракоразводном процессе Майкла оставят ей. Скорее всего, учитывая огромные средства Дмитрия и его общественное положение, она бы лишилась и средств к существованию, и сына.

Семейная дисгармония была для Марины тягостнее, чем для Дмитрия. Во-первых, у него было дело, которому он посвящал всего себя. Так что расходовать нервы на постылую жену не было ни сил, ни времени. Во-вторых, все в доме, включая Маринины тряпки и кредитную карточку, принадлежало ему. В-третьих, будучи гораздо умнее жены, он выбирал такие способы издевательства над ней, от которых получал определенное удовольствие. Поэтому избил жену всего лишь дважды. И то лишь потому, что был пьян. А у пьяных, как известно, наблюдается снижение интеллектуального уровня.

Марина пыталась мстить мужу. Но делала это столь неловко и неумело, что все попытки оборачивались для нее плачевно.

Например, Дмитрий в ответ на какую-либо неуклюжую дерзость, ничуть не стесняясь, вызывал охранника, который должен был держать Марину, а сам делал ей внутримышечную инъекцию чего-то такого, от чего ее через двадцать минут начинала терзать неутолимая жажда. Она выпивала пять – семь литров воды. А наутро вставала чудовищно отекшей и с поднявшимся давлением. И, наглотавшись таблеток, весь день лежала пластом. Но иногда муж проявлял гуманизм – после укола запирал Марину в спальне, и ей приходилось мучиться часа три, пока не проходило действие препарата.

Однако наиболее излюбленные издевательства Дмитрия были морального характера. Так, в присутствии горничной он порой начинал как бы по-дружески, как бы находясь в лирическом расположении духа вспоминать какие-то интимные подробности из их безвозвратно ушедшего прошлого. Скажем, как он брил ей лобок бритвой «Жиллетт», намыливая перед бритьем помазком, который сохранился от ее рано умершего отца. Или как она делала ему минет, когда он вез ее из роддома, а сынишка в это время сладко спал на заднем сиденье. Рассказывал, мерзко подхихикивая, о негре в Неаполе, который, схватив Марину за руку, вопил на всю улицу: «Ту хандрид долларс!», о менструации, которая выступила на белой юбке в театре, вспоминал слова, которые она выстанывала во время оргазма… И при этом не отпускал не знавшую куда девать глаза горничную, периодически обращаясь к ней: «Я надеюсь на вашу исключительную порядочность, милочка. Уверен, ничто из услышанного вами не дойдет ни до чьих ушей».