Русская богословская наука в её историческом развитии и новейшем состоянии - Страница 25

Литургика в прежней своей конструкции была столь крепко забронирована, что сковывала все попытки к внутреннему овладению. При частичных модификациях разных строителей в этой области не было даже смелых прорывов к решительному реформаторству. Лишь великий пророк нового русского богословия — незабвенный профессор и ректор Московской Духовной Академии о. А. В. Горский — призывал (по словам А. Л. Катанского) к глубокому изучению «православного богослужения, которое представляет цвет и плод древа жизни Церкви Христовой». Но привиться ему на русской научной почве суждено было только с 70-х годов XIX столетия. Впрочем, теперь уже литургика заняла в академическом курсе второе место сравнительно с церковной археологией и могла самостоятельно культивироваться единственно по любительскому выбору специалиста — вплоть до новейших изменений (от 29 июля 1911 г.) академического устава, когда учреждена для нее независимая общеобязательная кафедра. По счастью, нашлись в академической среде усердные и талантливые работники, которые восприняли зачаточные предчувствия своих немногих предшественников (проф. В. И. Долоцкий, проф. А. Л. Катанский), но только проф. И. Д. Мансветов явился принципиальным реформатором литургики и стал фактическим основоположником ее научного бытия. Он прочно аргументировал, что в литургических разысканиях надо восходить к первоначальному зерну, из которого постепенно развивалась вся дальнейшая богослужебная система то органическим возрастанием по внутренним импульсам, то механическим напластованием по случайным внешним причинам. Наряду с историческим восстановлением богослужебных чинов и ритуалов тут естественно получалось и строго «историческое объяснение обрядов», как прямо обозначается трактат о «литургии» проф. А. П. Голубцова.

Очевидно, что при подобном построении наперед нужно было генетическое изучение главных частей, чтобы по ним воссоздать органическое целое. Наука ожидала прежде всего частной разработки, которую и выполнил с превосходным успехом проф. И. Д. Мансветов, умевший гармонически сочетать детальный анализ с широким синтезом, отправляясь от определенного яркого центра к туманным перифериям.

Но обогатив, обеспечив и двинув научное знание в своей сфере, исследования И. Д. Мансветова неотразимо обнаружили насущную нужду в привлечении и обозрении новых материалов. Это ответственное служение с великой и плодотворной ревностью нес другой специалист литургики проф. Н. Ф. Красносельцев, который оставил после себя обильный и ценный научный вклад. Однако лишь ученик последнего, проф. А. А. Дмитриевский, является собственно преемником даров и трудов И. Д. Мансветова. Это — лучший и наиболее компетентный в России литургист, заслужено снискавший имя «русского Гоара» колоссальными, прекрасно комментированными изданиями и известный многими другими капитальными сочинениями. К этим корифеям русской литургической науки так или иначе примыкают все прочие ее деятели, из которых крупную величину представляет проф. А. П. Голубцов, особенно выделяющийся своими документальными работами о «соборных» службах.

Из частных вопросов всего больше посчастливилось Типикону (проф. М. Н. Скабалланович, прот. М. А. Лисицын, проф. И. А. Карабинов, прот. К. С. Кекелидзе).

Проф. А. П. Голубцов в 1889 г. свидетельствовал: «Слово научной оценки всегда будет стоять ниже тех живых, непосредственных впечатлений, которые дает литургийная служба сама собой и с которыми мы сроднились благодаря влиянию нашего воспитания, преданиям семьи и религиозным представлениям. И современная литургическая наука стремится лишь возвести наше благоговейное, но порой безотчетное уважение к церковному обряду на степень исторического его понимания и сознательного к нему отношения». Эти заявления специалиста верно характеризуют научные идеалы русских литургистов и успешно исполняются ими в интересах общего научного прогресса.

К тому же направляется и церковная археология, хотя и не столь широко. Ее адепты говорят, что она «едва ли не самая молодая по времени своего появления на свет, по степени обработки и систематизации», «по некоторым отделам ходит еще ощупью и покуда не имеет возможности выбраться на прямую и торную дорогу» по «недостатку строго выработанного метода и точных критериев для научной оценки уже имеющихся данных», причем даже об «археологическом памятнике» не сформулировано бесспорное понятие, между тем без всего этого немыслима систематическая постановка археологии, как науки, и т. п. Если эти неутешительные разоблачения компетентного профессора А. П. Голубцова правильны для церковно-археологического знания вообще, то для России они несомненны сугубо, ибо здесь обсуждаемая дисциплина прежде была прямо загнанной в богословии, служа прибавлением к прикладной науке литургики и являясь своего рода addendis superaddendum. Она ограничивалась рассмотрением храма и принадлежностей его в качестве обстановки богослужения и собственно старалась иллюстрировать последнее, питаясь почти исключительно литературными свидетельствами. Посему и ее содержание было довольно странным mixtum compositum иногда совсем чуждых материй, обнимая (в первой четверти XIX в.) сведения о священных лицах, временах, местах, священных действиях, церковном правлении, о священных одеждах и богослужебных книгах, а бесспорный и глубокий мудрец наш далеко не для своего лишь века и отечества — митрополит Московский Филарет (Дроздов) — еще в 1860 г. питал к этой науке нерасположение и относил к ней вопросы о правах митрополитов и о титуле «экзарх». Даже митрополит Макарий (Булгаков), ясно понимавший разность задач церковной археологии и литургики, категорически утверждал (во «Введении»), что «с большой выгодой обе эти науки совокупляются в одну, которая сначала показывает происхождение и историю каждого священнодействия, а потом его значение и настоящее употребление; выгода отсюда и для самих этих наук, которые, таким образом, становятся одна для другой дополнением, подкреплением и пояснением», так что они «очень удобно могут быть излагаемы вместе под одним общим названием Литургики, или Учения о богослужении».

Этим совершенно стиралась всякая индивидуальность церковной археологии, лишавшейся самих корней для своего роста, и в научно-богословской области эта дисциплина утверждена лишь академическим уставом 1869 года и развивалась в связи с прогрессом ее в России, поощряемая и на регулярно повторявшихся (с 19 марта 1869 г.) археологических съездах, на первом из которых авторитетно ходатайствовали об особом духовно-академическом преподавании этого предмета отдельным профессором и даже о введении ее в курс Духовных Семинарий (проф. Ф. И. Буслаев). Тогда же точно и прочно определено его содержание, что эта наука оперирует преимущественно с вещественными памятниками.

Но и теперь было много препятствий для процветания ее на богословской почве. Запад пока богат был более материалами, предначертаниями и гаданиями, чем отчетливыми результатами и важными обеспечениями. Использование заграничных научных приобретений в православном богословии было тем сомнительнее, что православных восточных памятников там почти не касались и не постигали, а о собственно русских, пожалуй, и совсем не догадывались. Однако являлось бесспорной истиной, что «понять смысл теперешнего церковного обряда и определить характер существовавшего у нас (на Руси) некогда искусства нельзя иначе, как в связи с церковной и отчасти политической жизнью средневековой Греции», почему «эта задача лежит на особенной обязанности нашей (русской церковно-археологической) науки и составляет существенное отличие ее постановки в сравнении с западной школой» (проф. А. П. Голубцов). На русских богословских новаторов сразу падало непосильное бремя разработки совершенно девственной почвы, но в этом отношении еще в конце 60-х годов (на первом археологическом съезде в Москве с 19 марта 1869 г.) проф. П. С. Казанский вполне резонно сказал, что «археология — наука для людей богатых или, по крайней мере, достаточных».