Русская Армения - Страница 8
Несмотря, однако, на полное отрицание православия, молокане, прыгуны и субботники вовсе не проповедуют вражды против властей или неповиновения им. Они не думают отрицать государственную власть, а напротив того, стараются как можно исправнее выполнять все свои мирские обязанности, отбывать повинности, платить подати и проч.
В последнюю войну от них поступило много пожертвований разного рода, а в 1871 г., при посещении императором Александром II Тифлиса, прыгуны даже хлопотали о поднесении государю своего верноподданнического приветствия в стихотворной форме, сочиненного одним из их начетчиков, Василием Шубиным:
Песня эта распевается, говорят, и теперь в собраниях прыгунов.
В прыгунском кодексе веры, называемом «обряд», также есть глава о царе, в которой выражены те же верноподданнические чувства, как сообщают исследователи этого толка. Это не мешало, впрочем, хитрому вождю прыгунов, Максиму Рудометкину, объявлять себя «духовным царем» своего «духовного царства», которым он управлял самым деспотическим и в то же время грубо-корыстным образом. Он прогнал свою старую жену и взял вместо нее двух красивых девушек под титулом «духовных жен», а когда одна из них надоела ему, то переменил ее на другую, молоденькую «отогревательницу», уверяя своих наивных последователей, будто он ни в какой плотский союз с ними не вступает, а во время торжественных путешествий по своему царству в сопутствии своих приближенных и духовных цариц, — причем всегда носилось расшитое мистическими надписями «духовное царское знамя», — Рудометкин и свита его не стеснялись сообщать свою «духовную благодать» женам своих последователей, в уповании, что от какой-нибудь из них родится «семя богородное».
Этот самодельный «духовный царь» обложил своих слепотствующих подданных такою же «десятиною», какою облагали когда-то мирян средневековые католические аббаты, заставлял своих верных обильно угощать себя и свиту свою, беспощадно таскал их за волосы, внушая покаяние, и раздавал награды разных степеней в виде недорого стоивших ему круглых и трехугольных «печатей», ситцевых платков с мистическою меткою и мишурных поясов.
Немудрено, что, при таких повадках этого лукавого прыгунского вождя, он обратил на себя внимание властей и дал им повод хлопотать о его ссылке в Соловецкий монастырь.
В глазах прыгунов ссылка эта еще больше подняла без того огромный авторитет Максима Рудометкина, и из простого никитинского мужика он мало-по-малу превратился в «батюшку соловецкого мученика Максима Гаврилыча».
В 1867 г., никитинцы отправили к нему тайного посланца Василия Федорова с письмом, в котором просили у Рудометкина духовных наставлений всякого рода и разрешения возникших между ними обрядных недоумений. Посланцу собрали 300 рублей и еще особенную сумму для подкупа властей. Полиция задержала Федорова уже в Архангельске, куда он успел пробраться с фальшивым паспортом из г. Ленкорана через всю Российскую империю. Под свиткою на нем оказалась голубая лента через плечо с вышитою надписью: «проповедник мира града восточной страны России»; у него нашли также указ 1805 г. о разрешении молоканам свободного исповедания их учета, «грамоту на проповедничество» и письмо никитинцев к Максиму.
И долго, говорят, на прыгунских собраниях поминали Максима Гавриловича и даже пели ему многолетие.
Молокане и прыгуны, населяющие плоскогорье Гокчи по дороги в Эривань, то есть, так называемую «Долину цветов», вообще держат себя тихо, покорно и большею частью довольны своею участью. Но великое им горе и глубокая обида наступает в летнее время, когда в один из самых крепких центров сектантства, с. Константиновку, лежащую в ущелье недалеко от почтовой дороги, переселяется весь официальный город Эривань, положительно необитаемый в летние месяцы по причине невыносимой жары и неисчислимых мириад комаров. В Константиновку, величаемую местными армянами Дара-чичаг, ежегодно перекочевывают на лето губернатор и все губернские власти со своими канцеляриями, окружной суд, почта, банки и проч.
Под квартиры их отводятся дома сектантов; на перевозку властей и вещей их требуются во множестве сектантские фургоны. В глазах прыгунов и молокан это неотвратимое никакими молитвами ежегодное нашествие «идолопоклонников» и «иконников» надолго оскверняет их жилища. Начнут они у них курить «мерзкую траву табаку», пить вино, поминать за каждым словом черта, или, по ихнему «черного», жрать зайчину, свинину и всякую нечисть, воспрещенную заповедью Божьею. Приходится старательно прятать от нечистых уст и нечистых рук кадушки, кувшины, горшки, приходится уходить Бог знает в какие потаенные места, чтобы скрыть от них свои молитвенный сборища. А то «иконники» — большие охотники подглядывать в окна их молелен и заводить с ними непутящие разговоры об их вере и обрядах.
Странная эта «Долина цветов»! В насмешку что ли назвали ее так? Уверяют, однако, не в шутку, будто весною она обращается в сплошное ковер самых ярких и разнообразных цветов. Не смею спорить, но по крайней мере в теперешнем своем виде это скорее какая-то «Юдоль плачевная», безотрадная «равнина камней», а уж никак не «долина цветов».
Как только мы отодвинулись от озера, нас охватила кругом сухая, бурая степь с побитыми морозом и потравленными скотом скудными зеленями, с взбуравленною черною пахотою, с хаосом везде разбросанных камней, упрямо выпирающих из земли. В стороне — такие же голые, такие же бурые горы поднимаются словно окаменевшие волны. В этой своеобразной местности, сухой и горячей, чувствуется еще недавно остывшая лава вулкана. Земля везде тут вспучилась холмами, волнами, каменными волдырями. На каждом шагу курганчики в виде сопок, — так называемые здесь «каменники», — из которых, как беспорядочно скученные гвозди, торчат во все стороны то черные, то зеленоватые камни, словно внутренние силы земли тяжко пробиваются сквозь эти опухоли почвы осколками своих раздробленных костей. Все эти камни ноздреваты как туф, и, глядя на них, никто не усомнится, что это действительно шлаки потухшего вулкана. Могучие вздохи горячего ядра земного, поднявшие некогда справа от нас снеговой Алагёз, прямо перед нами громаду Арарата, и провалившее сзади нас неохватную воронку озера Гокчи, в 97 сажен глубины, — отозвались и на целой окрестности. Замечательно, что в этой мрачной равнине все черно. Черен щебень, которым мостят шоссе, черны холмы и горы, черна как щигровский чернозем распаханная земля, черны все без исключения и пасущиеся здесь овцы, точно также как нам попадались исключительно белые овцы в местах, где шоссе были засыпаны белым щебнем, и скалы были белые.
За Еленовкою в первый раз перед нами встало в знойных туманах дали бесплотное видение священной горы Ноевой. Но из такой дали Арарат скорее чуется, чем видится.
Везут нас, однако, так хорошо, что версты мелькают за верстами, и по мере движения нашего вперед все осязательнее, все плотнее, все ярче и величественнее начинают вырезаться в кружеве далеких облаков маститые пирамиды Арарата…