Русская Армения - Страница 24

Персияне, не особенно требовательные насчет прохлады и житейских удобств, прозвали когда-то Эривань «счастливою ямою»; а наш император, покоритель ее, нашел, после своего посещения Эривани в 1837 г., что она более похожа на «глиняный горшок». Надо думать, что с тех пор насаждено и выросло в Эривани много садов, потому что издали этот древний город, с своими золотистыми тополями и орехами, производит впечатление скорее цветущей корзины, чем горшка, и если бы не ежегодное обязательное выселение эриванцев на лето в Дара-Чичак, ради спасения от невыносимой жары и насекомых, то я бы подумал, что эпитет, когда-то данный этому живописному местечку императором Николаем, в настоящее время совсем не подходит к нему.

Но страннее всего, что эта «яма» лежит на высоте почти 31/2 тысяч футов над уровнем моря, то есть, наравне с вершинами иных крымских гор, и что на него, прямо дышут вечные ледники и снеговые поля Арарата.

Трудно также понять, почему климат этого кажущегося счастливого уголка — считается очень вредным. Приписывают это и болотистому характеру воды, и испорченному воздуху, и почве, загрязненной в течение веков нечистотами, в особенности же открытой сточной канаве, протекающей через весь город и разносящей повсюду заразительные миазмы. Хотя невольно вспоминаешь при этом, что до сих пор я не встречал города, о котором бы его жители не говорили как о гнезде всяких болезней, что, по отзывам их, нет нездоровее климата, как в Петербурге, в Киеве, в Одессе, в Воронеже, в Батуме, в Тифлисе, в Сухуме, так что отыскивать здоровую местность делается задачею почти неосуществимою, — но тем не менее жалобы на плохое санитарное состояние Эривани, очевидно, имеют серьезное основание. А вместе с тем Эривань — редкая местность для садоводства и огородничества. Здешние дыни, арбузы, абрикосы, персики, также как замечательно крупный и сладкий виноград — славятся во всем Закавказье, для которого далеко не диковина все эти плоды.

Немудрено, что русская чиновная колония в Эривани не находит здесь для себя особенных удобств и справедливо жалуется на некоторую заброшенность свою среди сплошного армянского и татарского населения. Казенных зданий в Эривани почти нет, а сколько-нибудь приличные квартиры сдаются дорого; в православных церквах — грузинское духовенство, совершенно чуждое русским и по нравам, и по языку; в клубе — небольшая горсточка русских; никаких почти просветительных общественных учреждений в городе нет, — нет даже больницы, стоящей этого названия, а то, что и устраивается, благодаря малочисленности образованного общества, идет далеко не так, как нужно; по той же причине и благоустройство города заставляет желать многого: водопровода нет, а в реку свободно спускают все нечистоты; улицы летом страшно пыльны, весною и осенью грязны; общественных гуляний, кроме городского сада, обращенного в место сходок всяких пьяниц и оборванцев, да небольшого бульвара, где играет музыка, — в городе нет; прекрасный загородный «сад сардара», с вековыми деревьями, — значительною частью вырублен для каких-то сельскохозяйственных культур, затеянных ведомством государственных имуществ; театра в городе нет. Такие условия, разумеется, не особенно располагают людей, привыкших к культурной жизни больших городов, — оставаться подолгу в Эривани.

Последний день мы посвятили прощальным визитам к своим любезным новым знакомым и приготовлениям к довольно тяжелой и довольно далекой поездке через Абаранское ущелье и горы Алагёза в Александрополь, куда нас звал телеграммою муж моей дочери, один из инженеров-строителей тифлисско-карсской дороги.

Встали в половине шестого утра; милый спутник наш в Кегарт, Степ. Ив. К-н, после семейного совета с своим дядею Герасимом Петровичом, решился сопровождать нас в Александрополь, с тем, чтобы оттуда вместе отправиться к знаменитым развалинам Ани, последней столицы давно разрушенного армянского царства, которых Степан Иванович еще ни разу не видел, и которые посетить хотя один раз в своей жизни считает священным долгом каждый просвещенный армянин. Замечательно еще крепок и строг у армян семейный быт. В этом смысле они остаются вполне патриархальным народом, как и подобает обитателям араратской страны, до сих пор еще дышущей патриархальными преданиями праотца Ноя, Иафета и внука его Ганка. Степан Иванович, как оказалось, живет в своем с. Игдыре, у подошвы Арарата, в многочисленной семье, где старшим членом и хозяином-распорядителем считается, по общему согласию рода, один из его дядей; и хотя Степан Иванович — вполне взрослый человек и имеет одинаковые с дядею имущественные права, но, по старинному обычаю армян, не смеет сделать ничего без распоряжения главы семьи, которым не всегда бывает старший по годам, а тот член семьи, которого считают более способным к управлению хозяйственными делами. В городе Эривани, за отсутствием семейного главы, Степан Иванович, как младший член, обязан слушаться во всем здешнего дядю своего, который уже сам отвечает за свои распоряжения перед всеми признанным главою дома. Степану Ивановичу было необходимо в эти дни уехать из Эривани, где он покончил порученные ему дела, — но так как Гер. Петр., по служебным обязанностям своим, не мог сопровождать нас ни в Кегарт, ни в Ани, а между тем очень желал помочь нам в знакомстве с этими древними памятниками армянской истории, — то он приказал племяннику съездить с нами сначала в Кегарт, а потом через Александрополь и в Ани, — и тот повиновался без малейшего колебания и отговорок, хотя это отнимало у него в общем счете недели две времени.

Благодаря хлопотам этих милых людей, нанятая с их помощью коляска четверкою уже ждала нас у подъезда, а курд-джигит, отряженный нам в провожатые подлежащею властью, в красивой чалме из пестрой шали, с ружьем за плечами, уже гарцевал перед нашими окнами на своем бойком коньке. Дорога через Абаранское ущелье считается небезопасною от нападений курдских и татарских разбойников, и ездить по этому пути без вооруженного провожатого несколько рискованно. Нагрузив свой изрядно-обильный багаж и запасшись всякою дорожною провизиею, в семь часов утра тронулись мы в путь, предварительно отправив телеграмму своему зятю о нашем выезде в Александрополь.

Дорога убийственная! Камень на камне, — настоящая каменоломня и, вместе, колесоломня. Нужно удивляться, как рессорные экипажи решаются ездить по этому адскому пути. И почему бы, казалось, при здешнем поразительно дешевом ручном труде, не разбить молотами этих самых камней, предусмотрительно насыпанных на дорогу самою природою, без необходимости покупки и далекой перевозки их, — и не обратить этой мучительной костоломки в гладкое шоссе, которое бы в один год сберегло на много тысяч рублей колес, экипажей, лошадиных ног и человеческой обуви, и вдвое-втрое сократило бы проезжим время и расходы.

Да и кругом дороги — безотрадная, вся усыпанная камнями пустыня! А между тем движение здесь, как видно, очень деятельное: навстречу нам то и дело двигаются вереницы нагруженных верблюдов и осликов, — эти неизбежные кавказские обозы, толпы армянок или татарок, — трудно различить их неопытному глазу, — оборванные и грязные, как наши цыганки, все одинаково черномазые, черноглазые и черноволосые, с клювами вместо носов, идут с большими кувшинами на спинах. У кувшинов этих дно заострено как веретено, так что поставить их нельзя, иначе как воткнув в песок. К-н объяснил нам, что это делается для того, чтобы возможно было черпать воду в мелких ручьях; кувшины с обыкновенным толстым нижним концом не годятся для этого.

Проехали 22 версты, — пост для джигитов, охраняющих дорогу. Наш всадник переменился на другого, получив от нас серебряный рубль за свою скачку впереди коляски. К-н уверял нас, что в случае действительного нападения разбойников, как показывает горький опыт, храбрый всадник первый удирает в степь или назад по дороге, так что присутствие этой воинственной фигуры нужно только ради пущей важности, в виде почетного эскорта путешественнику, да для более удобных сношений с туземным населением в деревнях, где приходится отыскивать ночлег или требовать зачем-нибудь сельское начальство.