Рубайат. Трактаты - Страница 1

«С чего начать?» – этот вечный вопрос не только созвучен строю русской души, но и удивительно актуален для каждого, кто пытается подступиться к прояснению проблем, связанных о творчеством Омара Хайяма, этого персидского гения ХI – ХII вв. Традиционный зачин об «открытии» Хайяма в XIX в. английским поэтом Эдвардом Фицджералдом, по-моему, уже всем надоел, однако факт остается фактом: именно после публикации в 1859 г. переводов четверостиший Хайяма, выполненных Эд. Фицджералдом, на европейском поэтическом небосклоне зажглась новая звезда. Эта звезда персидской поэзии разгоралась все ярче, подчиняя своему влиянию Европу, а за ней и Америку, Хайям превратился в моду, переходящую в эпидемию, а книга Фицджералда, содержавшая 101 четверостишие, выдержала до конца XIX века 25 изданий. В Иране, где Хайям прежде особой популярностью не пользовался, быстро сориентировались и «отыскали» (скорее, изготовили) немало старинных рукописей, включавших все больше и больше стихов.

Но тут в 1897 г. в Петербурге серьезный, хорошо зарекомендовавший себя ученый В.А. Жуковский издает статью «Омар Хайям и «странствующие» четверостишия», в которой довольно безжалостно развенчивает этого новоявленного кумира публики. В своей статье В.А. Жуковский показал и доказал, что атрибуция в данном случае – «авторская принадлежность»

Хайяму большинства четверостиший, которые тем временем были опубликованы в Европе, ошибочна; что касается меньшинства, то и там авторство Хайяма спорно… Жуковский поступил просто: сопоставил тексты четверостиший – в персидском оригинале, конечно, – с признанными собраниями стихов других поэтов, живших и творивших как до Хайяма, так и после него. И обнаружил, что там можно найти львиную долю «хайямовских» рубаи.

Вот такая получилась странная история, в которой очень многое нуждается в дополнительных пояснениях. Прежде всего нужно уточнить сам термин четверостишие/рубаи (рубаи – это единственное число слова со значением «четверка»/четыре строки»; множественное число – рубайят, оно и вынесено в название книги), который в русском понимании обозначает просто любой стишок из четырех строк, а в персидском – четко регламентированную стихотворную форму, определенным образом зарифмованную и, главное, всегда написанную одним и тем же стихотворным метром (именно метр, ритм выступает как определяющий признак, а метрика в персидской классической поэзии соблюдалась очень строго). Жанр (и метр) рубаи – исконно персидский, он восходит к пехлевийской литературе, а не к арабской, как ряд других стихотворных форм, однако считать его простонародным (как дубайти – персидские и таджикские частушки-припевки) неверно: рубаи сочиняли и изысканные поэты при царских дворах. Но все же в четырех строках особо не разгуляешься – вот почему «подписи», т. е. включенного в текст имени автора, в рубаи, как правило, не бывает, дата написания, конечно, тоже отсутствует. Поэтому и «странствуют» четверостишия из одного сборника, одного собрания в другие, приписываемые то одному, то другому поэту. Имя Хайяма иногда все-таки встречается в текстах рубаи, но именно это обстоятельство часто, хоть и не обязательно, выдает в них подделку.

Разумеется, «закрытия» Хайяма, отмены его славы после статьи Жуковского не произошло – строгая научная статья не получила такой массовой известности, как переводы Фицджералда, но сознание ученых-востоковедов она отравила. И российские, и западные ученые принялись развивать разрушительную идею Жуковского и пришли прямо-таки к убийственным результатам: одни после долгих расследований признавали достоверными лишь десяток-другой рубаи, другие доводили это число до ста – ста двадцати, а третьи (среди них и некоторые иранские знатоки) вообще отрицали существование Хайяма-поэта. До такого нигилизма дошли как раз самые строгие исследователи, приводившие весьма солидные аргументы. Дело в том, что в персидской классической поэзии за ее многовековую историю развития было выработано множество правил, критериев, оценок – целая система. Настоящим поэтом считался лишь тот, кто этим правилам соответствовал, подходил под схоластически выстроенную категорию «поэта» – придворного или отшельника, а вовсе не любой досужий писака, состряпавший пару-другую рифмованных строк. Само название поэзии – назм – происходило от слова «упорядочение», это была своего рода организация, оформление речи. Другое значение этого слова – «сверление и нанизывание жемчуга» – часто обыгрывалось в стихах, подчеркивая ювелирную тонкость труда поэта. Поэты были на виду: они долго учились мастерству, их удачные сочинения переписывались (не надо забывать, что книгопечатания в средневековом Иране не было до конца XIX в.), передавались изустно, часто цитировались современниками и потомками. Но современники Хайяма о его стихах молчат, называют лишь его ученые труды, трактаты. В «поэтический цех» его, очевидно, не включали.

Что вообще нам известно о Хайяме, которого в персидской традиции обычно величают хаким – «мудрец»? Годы жизни, восстановленные по косвенным данным, по гороскопам, астрономическим таблицам, – 1048–1131. Родился Хайям, по-видимому, в Нишапуре, тогда крупном городе на востоке Ирана, учился, вероятно, в Нишапуре и в Ираке (Багдаде), преуспел в науках, был известен своими трудами по математике, астрономии, философии. Принимал участие в оборудовании обсерватории в Исфахане, при дворе Малик-шаха Сельджукида, но вскоре после его смерти в 1092 г. вынужден был покинуть Исфахан из-за дворцовых интриг. Там же, в Исфахане, принимал участие в создании новой календарной системы, более точной, чем действовавшая, но она не привилась. У него не было ни жены, ни детей, да и вообще он слыл человеком не слишком общительным, замкнутым. Возможно, поэтому лишь двое из его современников, лично встречавшиеся с Хайямом, сохранили в своих сочинениях сведения о нем.

В основном же биографические данные – скудные, надо признать, были по крохам собраны позднейшими учеными из различных сочинений, часто составленных много лет спустя после смерти Хайяма. В средневековых сочинениях достоверная информация обычно сопровождается легендами и литературными анекдотами: в мусульманской традиции предание считалось вполне авторитетным источником. Порой и в современной литературе проскальзывает мысль, что-де легенда не возникает на пустом месте. К сожалению, суровая правда жизни, в том числе окружающей нас в настоящий момент, показывает, что это не так: легенда может родиться (и рождается) исключительно от силы мысли, целеустремленного накала воображения. А персы и в те далекие времена были известны своими выдающимися креативными талантами, они вдохновенно обрамляли любое имя, явление – порой, на современный взгляд, вообще не связанное с действительностью – такими прекрасными историями, яркими деталями, преданиями, что забыть их просто невозможно. Проходят века, сменяются эпохи, обычаи, нравы, а легенды живут. Но все же их колдовская красота не должна вводить в заблуждение современного трезвомыслящего читателя. В самом деле, ведь невозможно всерьез поверить, что персидская поэзия, как гласит легенда, родилась из ритмического биения в унисон двух влюбленных сердец: царя Бахрама Гура и его любимой невольницы Азаде! Или в чудесную историю о лукавой красавице Зухре, обольстившей ангелов Господних и вознесшейся на небо, хотя в этих преданиях приводятся имена и «факты»: царь Бахрам – был, персидская поэзия – была и есть; Зухра – планета Венера – восходит на небосклоне и поныне.