Розовый коттедж - Страница 7

Я отвела глаза от фотографии и заставила свои мысли направиться в другую сторону. Одновременно и думала об этом, и пыталась не думать. Леди Брэндон сложила листок и подала его мне:

— Кэйти, передай, пожалуйста, бабушке, что я признательна ей за возможность взглянуть на этот список. Я уверена, что он абсолютно правилен. По правде говоря, я совершенно забыла, что там есть, и не знаю, делалась ли вообще какая-нибудь опись, но передай ей, пожалуйста, что она может забрать все, что захочет.

— А можно ли мне жить там, пока я буду следить за перевозкой?

Она уверила меня, что да, конечно же, и я поблагодарила ее и сказала, что бабушка очень радуется собственному жилью в Стратбеге, и что она, кажется, очень хорошо уживается с Кирсти. Потом мы еще несколько минут беседовали о планах относительно Холла и о том, что будет с Розовым коттеджем. Я поняла, что ничего еще не решено: коттедж либо отдадут в наем — если найдется наниматель, либо продадут — «учитывая, что твоя бабушка не собирается туда возвращаться. Я знаю, как относишься к месту, которое было твоим домом много лет».

Я подумала, что для нее с этим связаны какие-то личные переживания, но ничего не сказала.

Леди Брэндон улыбнулась мне, словно прочитав мои мысли, и добавила:

— Не знаю, в курсе ли твоя бабушка, но мы не собираемся бросать Холл. Я убедила мужа оставить за собой ту часть южного крыла, которая выходит в розовый сад. В этой части еще сделают кухню — помнишь старую цветочную комнату? Сейчас там работают столяры. Основную перестройку проведет, конечно же, главный подрядчик, но нашу часть работы мы оставили местным — ведь Паскоу всегда все делают на совесть.

— Деревня, я уверена, довольна, что вы остались там, — сказала я. — Холла будет очень не хватать.

— Я помню об этом, — ответила она.

Воцарилось недолгое молчание, и я подумала, что мне пора уходить, но тут леди Брэндон снова улыбнулась мне и мягко сказала:

— Я хочу еще сказать, Кэйти, что мне — и нам всем — было больно, когда мы узнали о твоем горе. Я понимаю, тебе было тяжело.

Я что-то ответила ей, и потом она расспросила меня о моей работе в Лондоне и собираюсь ли я вернуться в школу, и разговор перешел к обычным темам.

Она предложила выпить кофе, но я отказалась, скорее, чтобы не задеть чувства Мораг, чем по иной причине. Так что я поблагодарила леди Брэндон, простилась и прошла сквозь обитую зеленым сукном дверь, чтобы попить кофе со свежеиспеченными лепешками вместе с Мораг.

В теплый июльский день, без семи минут три, поезд из Сандерленда с грохотом ворвался на станцию Тодхолл и резко остановился, со вздохом выпустив длинную струю пара. Я не узнала носильщика на платформе, юношу лет шестнадцати, который явно был еще ребенком во времена моего последнего появления здесь. Но вышедшего с часами в руке из своей конторы пожилого начальника станции, мистера Харботтла, я знала сколько себя помнила. Не заметив меня, он с деловым видом взглянул на часы и удовлетворенно кивнул.

Поезд прибыл, как обычно, без опоздания.

— Кто выходит? — крикнул носильщик, хотя в этот сонный полдень никто, кроме меня, не собирался сходить с поезда.

— Выходите, мисс? — повторил он, открывая дверь вагона и протягивая руку, чтобы забрать мой чемодан.

Это заманчивое предложение сопровождалось обезоруживающей улыбкой до ушей и протянутой рукой, но я, сохраняя спокойствие, просто сказала: «Да, спасибо» и спустилась на платформу. Я отдала носильщику билет и повернулась поздороваться с мистером Харботтлом, но тот с зеленым флагом наготове уже спешил по платформе, чтобы обменяться некоторыми, без сомнения жизненно важными, сведениями с машинистом, которого он видел всего четыре раза в сутки и которого не увидит снова до пяти четырнадцати, когда «Эрл Грей» (как пышно именовался этот коренастый черно-зеленый локомотив) потащит свои вагоны обратно в Сандерленд.

Мистер Харботтл снова взглянул на свои часы, флаг поднялся, локомотив с шумом выдохнул еще одно облако пара, сцепки лязгнули, напряглись, и поезд запыхтел прочь. Не бросив в мою сторону и взгляда, мистер Харботтл убрал часы, подхватил лопату, прислоненную к штабелю шпал, и вернулся к тому, чем занимался до прихода поезда: он копал молодую картошку, бережно складывая клубни в пустое пожарное ведро.

Сколько церемоний для Кэйти Велланд… Из-за моего плеча раздался несколько обеспокоенный голос носильщика:

— До деревни целых две мили, мисс. Ни автобуса, ни чего другого. Разве вам не сказали, когда вы брали билет?

— Все в порядке. У меня немного вещей, да и большой чемодан мне прямо сейчас не нужен. Не оставите ли вы его у себя на станции, пока я за ним не пришлю? Со вторым я управлюсь без труда.

Я взяла с собой небольшой портплед, куда сложила самое необходимое для ночлега.

— Да легко. Я поставлю его в конторе.

Он подхватил чемодан, и я последовала за ним по платформе мимо автомата, продававшего некогда шоколадки (он был пуст; я заподозрила, что его вряд ли наполняли снова после того, как мы с Присси вынули последнюю шоколадку шесть лет тому назад), автоматических весов (бросишь монетку в прорезь и вот тебе результат) и клумб с цветущей геранью.

— Вы остановитесь в деревне, мисс? Если вы в «Черный Бык», то завтра утром они пришлют тележку к поезду в восемь шестнадцать, им привезут пиво. Если хотите, я могу заодно отправить ваш чемодан.

«Черный Бык» был единственным в деревне пабом, за четыре дома от жилья викария и рядом с магазином Барлоу, в котором мы с Присси тратили наши карманные деньги на лакрицу и леденцы. Я решила, что нагруженная повозка не станет сворачивать с большака на крутую дорожку, которая ведет к Розовому коттеджу.

— Нет, я не в «Черный Бык», — отвечала я, — Но не волнуйтесь, завтра я за ним пришлю кого-нибудь. И все равно спасибо.

Я дала ему шестипенсовик — что вдвое превышало обычные чаевые, но этого стоила улыбка, с которой он, бодро сказав «Благодарствую, мисс», унес мой чемодан в дверь с надписью «Начальник станции». По обе стороны двери в ящиках цвели герань и лобелия.

Выйдя на освещенную солнцем дорогу, у дальнего конца платформы я увидела мистера Харботтла все еще с лопатой: он по-прежнему работал. Нет никаких сомнений, что он снова намеревается — как каждый год, начиная со времен задолго до моего рождения — получить все первые призы на местной июльской сельскохозяйственной выставке. А тем временем Тодхолл попадет, как всегда, в самое начало списка лучших станций графства…

Дорога памяти. Что ж, мне надо было одолеть по ней две долгие, жаркие мили, но я знала все окольные пути и тропинки на мили вокруг и оделась специально для такой прогулки. Я прошла по дороге около четверти мили, пока не достигла ворот, которые выводили на проселок с колеей, оставленной колесами повозки. Проселочная дорога, затененная неподстриженной живой изгородью, вела по краю утопавшего в цветущих травах некошеного луга. Еще пара сотен ярдов, и я добралась до прохода в изгороди, который крест накрест перегораживали ветви орешника.

Преодолеть эту символическую преграду не составляло труда. Я перебралась на ту сторону и осторожно спустилась по крутому откосу на дорогу, давным-давно превратившуюся в тропинку между высокими склонами, покрытыми травой и папоротником. То было очень таинственное место — Цыганская Лощина.

Время принесло сюда перемены. Когда-то это была открытая поросшая травой ложбинка, где на несколько ночей останавливались иногда кочующие цыгане. В те дни нам, деревенским детям, строго запрещалось выходить со двора после заката. Мы повиновались, напуганные рассказами о детях, украденных цыганами, и рассказы эти в моей голове сплелись с легендами о похищении Килмени и о прочих сказочных созданиях.

Даже при свете дня, когда там не было никаких цыган, лощина внушала нам страх. Когда-то в прошлом здесь бросили фургон. Вероятно, напуганная лошадь ударила его об откос, случайно сломав колесо и оси. Оставленный фургон, сгнив и полуразвалившись, все же сохранил свою форму, и для наших детских умов это было место, где прятались злые призраки сказочных цыган, всегда готовые напасть на нас. На глазах у нас, девчонок, мальчишки подбивали друг друга сбежать вниз по склону, чтобы коснуться осей или ступенек фургона, но на это осмеливались лишь самые крепкие духом. Все остальные, труся, мнили себя храбрецами, выбираясь через перегороженный орешником проход и мчась полмили по прохладной траве до перелаза на поле возле Розового коттеджа.