Розовая роща (СИ) - Страница 1

Новинки и продолжение на сайте библиотеки https://www.litmir.me

========== Пролог ==========

Утреннее небо Петербурга серебрили облака. Моросящий дождик одаривал окна домов россыпью мелких капель. Те ударялись о прозрачную гладь, теряли круглую форму и стекали вниз, словно горькие женские слёзы.

Обыкновенное утро, восьмое с того, как из уютного дома семьи Лиховских пропал уют.

Туманную дымку в кабинете успешного писателя Андрея Лиховского разбавлял ярко-оранжевый ламповый свет. Роскошь. Он, как подобает заправскому эстету, её ценил. Тяжёлые портьеры из тёмно-зелёного бархата, массивный стол, квадраты картин по одну сторону и книжный шкаф — по противоположную, аккуратный камин, дивным рыжим дополнявший сияние лампы. Настоящий старинный камин — другого Андрей видеть в своём доме не желал. Подобная обстановка вдохновляла на творческие «подвиги» — очередной психологический триллер. Благодаря которым он и прославил собственную фамилию.

Кожаное кресло вдруг показалось ему невыносимо жёстким. Ибо сидеть попросту опостылело. Андрей поднялся, подошёл к громоздкому книжному шкафу, скользнул пальцем по полке, прочертив на толстом пыльном слое кривую линию. Вот что значит — Валентины нет дома. До её ухода в кабинете всегда царствовал порядок.

А казалось бы — прошла всего неделя!..

Не в её характере прощаться с такой прохладой — почти молча. Запиской «Уезжаю к маме, на разводе не настаиваю. Марина хочет быть дома, с тобой — не стала ставить ультиматумы. Буду забирать её к себе время от времени».

Он часто задавался вопросом, что оставило его у Валентины на добрые десять лет, когда наряду с ней существовали женщины гораздо привлекательнее. И все мысли сводились к юности. Серо-оранжевой, какой она отпечаталась в памяти из-за печали и внезапного вторжения в первую теплоты. Андрей помнил себя десять лет назад, студентом, пишущим никому не нужные рассказы. Но ему казалось, в них имелся смысл. Имелась боль, а бессмысленная боль невозможна априори. Помнил, как именно от этой саднящей боли разваливался на скамейках парка и вливал в себя отвратительное пойло. Дешёвое — у них с работающей матерью-одиночкой не хватало на большее денег. Несмотря на оправдания «творческой натурой», какая-то его часть понимала одну простую истину. Для праведников творчество — бальзам, а не кандалы.

Но Андрей праведником не слыл.

Казалось, он был мрачен от природы. С рождения. Сплетением острого, пытливого ума, нервозности и высокомерия. Андрей Лиховский, в то время ещё никому не известный худощавый юноша, не ладивший ни с преподавателями захудалого института, ни с «духовно-примитивными» однокурсниками, нашёл бальзам для одинокой души, парадоксальный в своей сути. Однако отчего не счесть выпивку бальзамом, когда именно она спасала его от прыжка с моста? Почему — когда один её образ отводил горе-писателя от мысли перелезть за парапет? Оный преследовал давно. Образ серо-голубых вод Невы, её холода. А может, и нескольких утопленников, что спрыгнули туда до него, осознав собственные никчемность и бессилие. Они тоже прослыли инопланетянами среди обыкновенных людских масс.

Он обещал себе, что прекратит и будет постепенно уменьшать количество бутылок… на деле лишь увеличивая. Когда сбивался со счёта, когда горечь алкоголя начинала мстительно саднить в горле, и образ расстроенной матери вытеснял остальные, Андрей останавливался. А иногда хлопал себя по лбу и начинал плакать. Одиночество душило. Мир полон людей, но вокруг — никого. Творчество — бессилие, творчество — проклятие. Скольких оно сгубило художников, писателей и музыкантов! Мысли инородных плоскостей, образы далёкого космоса — доступ к ним требовал своей платы. Полной отдачи. На физическом же уровне Андрей ощущал, как кто-то измывался и высасывал душу, затем выбрасывал, отшвыривал тело на произвол судьбы. Иного объяснения собственным слезам Андрей не находил. Как жить? Когда парапет — единственный выход для инопланетянина в человеческом обличье? Когда сами черти избрали твою душу и питаются ей каждый день, каждый час… Черти. Андрей их осознавал. Ощущал за собственными плечами. Видел чёрные склизкие пальцы на груди по ночам, принимая за бред полудрёма.

Как-то раз на выходе из дома он подхватил свои рукописи и пошёл выбрасывать. Словно нечто отвратительное — а может, то, чего люди попросту никогда не оценят. Люди любят хорошие концы и сладкие истории. Реалий им хватает и в реалиях.

Кому нужна лишняя боль? Даже картины перестали ценить. Те самые шедевры искусства со сложными цветовыми отношениями — нет, людям нужны ярко-розовые цветы и нарочито-идеальные лица, что так и брызжут чем-то невидимым глазу, но липким, сладким. Что говорить о классике в литературе?

Время шедевров ушло. Или определило иные рамки шедевров. Так нашёптывали черти.

Добравшись до мусорных баков, Андрей невозмутимо вытащил из сумки толстую стопку рукописей. Бросив на них взгляд — не печальный, но леденяще-спокойный, бесчувственный, он подошёл к баку вплотную.

— Не бросай. Это же рукописи? Твои? Они не должны уничтожаться из-за плохого настроения своего хозяина. Ты успокоишься и решишь продолжить, а их не будет.

Ни одна душа, кроме матери, не знала о его увлечении. А Андрей отчётливо расслышал откуда-то сбоку глуховатый голос. И не сразу понял, что девичий. Он повернулся и увидел полноватую, одетую по-деревенски особу с бледными глазами и пшеничными волосами. Бог знал, внешним видом Валентина совсем не умела производить впечатления. На Андрея — не сумела и подавно.

— Откуда ты знаешь, что я выкидываю? — вытаращил он глаза так, словно увидел чудовище. Внешне — наполовину, внутренне — целиком и полностью. Ибо ничем другим, кроме чудовищности, ясновидение этой особы он объяснять не желал.

— Я видела, пока ты их вытаскивал — там перечёркнуто несколько абзацев. А ещё вставлены реплики. То, что каждый писатель делает со своим текстом, разве нет? — тепло улыбнулась она. — Знаю, сама пишу.

— Любовные романчики?

— Нет. Сказки для детей.

Первая мысль — неожиданно. Более чем. Молодая девушка, которая, как правило, должна мечтать о романтике и любви красавца-миллионера, не пишет детских сказок! Однако по виду Валентины угадывалось: едва ли она искала романтики. Нет, она до сих до была предана сказкам. Глаза, как отметил Андрей, слишком детские.

Сказка… В тот момент одно слово, заветное сочетание букв согрело душу лучше, чем выпивка. История, где всё хорошо, не приторно, а осмысленно, наполнено истинным светом. От начала и до конца. Светом, который Андрей искал с тех пор, как повзрослел. В сказках влюблённые живут долго и счастливо, а в жизни он не знал собственного отца. В сказках всё помогает герою, а в жизни сама жизнь губит многих, кто хотел стать героем.

— Покажи мне их, — неожиданно для себя сказал он. И опомнился, когда Валентина робко вручила ему изрисованную тетрадку.

Андрей начал читать, поначалу испугавшись, что тратит время зря, а написанное ею окажется пустышкой. Очередной сладкой пустышкой. Однако вчитался и уловил нечто странное: ведь в сказках принцы привыкли спасать дам от злых мучителей! У Валентины обыкновенные девчонки спасали обыкновенных мальчишек. Нет, дамы в её историях не размахивали мечами. И даже не ездили верхом. Более того, они не делали ничего, что делает мужчина, когда спасает даму. Оставались такими же нежными и слабыми, не наделялись магией, но отчего-то творили именно её. Невидимую, но затрагивающую струны, что трусливо прятались в глубинах души. Валентина без трудностей доставала и теребила их своими пухлыми пальцами. Аккуратными, заботливыми — таким струны повиновались сами и с удовольствием.

Зачастую мужчинам чужды рассказы о любви. Но эти Андрей дочитывал с дрожащими руками. Он не мог поверить своему счастью. Среди постылого хлама в умах человечества, среди запылённой планеты он отыскал бриллиант. Эти сказки. Он помнил, как попросил у Валентины одну из них и читал дома перед сном.

Не без бурчания чертей за спиной Андрей признал: будь души арфами, Валентина стала бы превосходным музыкантом. Шла наряду с Моцартом и Бахом.