Рождество - каждый день - Страница 3

— Тебе так не терпится привести меня домой? — улыбаясь, спросил я и обнял ее.

— Не надо, Фрэнк, — сказала Джин и чуть отодвинулась. Моя рука опустилась. — Я прозеваю программу.

— Программу?! — воскликнул я. — Ведь я только что вернулся!

— Конечно, — сказала Джин. — Но ведь ты же никуда не уезжаешь.

Мы подошли к парадному. Я схватил Джин за плечи.

— Джин! — сказал я. — Что с тобой? Я дома. После трех лет мучительного одиночества. Разве ты?..

— Не надо, Фрэнк, — сказала она. — Не будь животным.

Я попытался обнять ее, но она вывернулась.

Джин открыла дверь, ринулась мимо меня в столовую и тут же уселась перед телевизором. По экрану сновали все цвета радуги.

«ТРЕТ-СТИРАЕТ ТРЕТ-СТИРАЕТ СТИРОСАМ-СТИРОСАМ, — выла песня. — НЕ МОЙ НЕ ТРИ НЕ СТИРАЙ САМ ПЯТНА СТИРАЕТ СТИРОСАМ-СТИРОСАМ-СТИРОСАМ ПРИМЕНЯЙ СТИРОСАМ-СТИРОСАМ…»

— О, нет, — простонал я.

Пение длилось целую вечность. Наконец заглохло, и исчез водоворот красок. На экране мужчина с черными лоснящимися волосами страстно целовал блондинку. Оба они были убого одеты, но я так и не понял, почему. Они медленно, с трудом отрывались друг от друга.

— Джин, — сказал я, — выключи.

— Ты не понимаешь, — сказала Джин, не отводя глаз от экрана. — Я должна узнать, как поступит Сандра. Родни Джон искушает ее изменить мужу. Сандра терзается между романтикой и долгом.

«Так вот Сандра, чей муж мой лучший друг, — сказал мужчина. — Теперь, когда ты изведала всю силу и глубину моей любви, узы дружбы, честь, пристойность, богатство не имеют значения. Пойдешь ли ты со мной, Сандра, в мою хижину в горах?»

«О, Родни, — ответила блондинка, — тот, кто дал мне изведать любовь и страсть, что ушли, как я думала, навсегда. Я не могу. Любовь сильна, но зов долга сильнее».

Мужчина опять схватил ее в объятия, и они вместе стерлись и растаяли в свистопляске красок.

«СТИРОСАМ-СТИРОСАМ СТИРОСАМ-СТИРОСАМ!..»

Я смотрел как очумелый. Что произошло с миром после того, как я покинул его? Четырнадцать с половиной минут одной и той же, без конца повторяемой торговой рекламы и тридцать секунд глупейшей передачи! Что опрокинуло вверх дном мировые ценности?

Я потянулся к телевизору. Весь экран заполнял мужчина, указующий на меня пальцем. «Не выключай эту программу!» — скомандовал он.

Я повернул выключатель. Свет на экране погас. Джин вздрогнула.

— Фрэнк, — сказала она. — Нельзя этого делать.

— Почему нельзя? — спросил я. — Я хочу поговорить с тобой.

— Потом. Разве ты не слышал диктора? Разве ты не слышал, что он сказал?

Она включила телевизор и снова уселась в кресло. Я беспомощно наблюдал за ней. Я выбежал из столовой до того, как заполыхали краски новой рекламы. И в тот же миг монотонная песенка погналась за мной, словно неумолимый дух. Но я не слушал. Я стоял в дверях кухни, испуганный, широко раскрыв глаза.

Кухня вся от пола до потолка была забита сверкающей хромированной утварью, брошенной навалом — грудами, кучами. Мороженицы, жаровни, кастрюли, электроприборы всех видов, любой величины. Почти ни один из этих предметов не употреблялся — шнуры были аккуратно сложены и связаны, как в магазине.

Шкафы ломились от продуктов. Консервные банки, бутылки, свертки были беспорядочно запиханы на полки, одно на другое — вот-вот полетят вниз. Ими были завалены столы, они уже переваливались на пол. Еще немного, и в кухню нельзя будет войти.

Они скрещиваются здесь, плодятся, размножаются и бесстыдно мутируются в карикатуры на самих себя! — теряя рассудок, подумал я.

Я попятился, и за мной с треском захлопнулась дверь. Есть мне больше не хотелось.

Я пробрался в спальню. Вещи размножались и здесь. Их было так много, что они распахнули дверцы шкафов. Платья, обувь, меховые пальто, белье, полотенца загромоздили пол, наступая на узкий проход к неубранной кровати. Неряшливые груды вещей, одеванных и неодеванных.

В ванной комнате — сваленные друг на друга кувшины, бутылки, свертки, тюбики, зубные щетки. Даже в ванне — гора этих предметов. Где же она моется? — тупо недоумевал я.

Я бродил из комнаты в комнату, обливаясь потом, силясь понять, что же все-таки произошло. Наверное, есть какое-нибудь объяснение.

Наркотики или гипноз? — спросил я себя снова.

Когда я вернулся в столовую, Джин там не было. Телевизор ревел по-прежнему. Я свирепо выключил его и огляделся. И только теперь заметил, что в комнате все новое. Где же Джин?

Ее сумочка лежала на полированном столике, раскрытая. Я взял ее и вывалил содержимое на стол. Нераспечатанный желтый конвертик я не стал смотреть. Я знал, что в нем моя космограмма!

Среди разбросанных на столе предметов лежала тоненькая черная книжка. Я развернул ее. Записано несколько поступлений. И корешки чеков, множество корешков. Письмо в красном конверте извещало, что на счету денег больше нет. Пятьдесят девять долларов и шестьдесят семь центов — вот что осталось у Джин.

Но должно быть что-то еще! Сберегательная книжка. Конечно. Не надо волноваться. Сберегательная книжка.

Вот она! Еще одна черная книжка, только поменьше. Я полистал страницы. Так много снято! Что же осталось?

Сто двадцать один доллар! Нет! Три года ада — и сто двадцать один доллар?! Мой рассудок отказывался понять.

Открылась дверь. Я встрепенулся. На пороге стояла Джин со свертком в руке.

— Ой, ты опять выключил, — сказала она тоном капризного ребенка.

— Джин, — произнес я дрожащим голосом. — Джин! Куда они делись?

— Кто? О чем ты спрашиваешь?

— Деньги. Деньги, которые тебе заплатила компания в мое отсутствие. Сто пятьдесят тысяч долларов. Куда они делись?

— Но ведь у тебя чековая книжка. Там все. Там все видно.

Я повалился в кресло, скрючившись, сжимая в руке две черные книжечки.

Джин не производила впечатление помешанной. Она рассуждала вполне разумно. Она объясняла, пыталась мне втолковать. Я готов был даже поверить, что я просто непонятливый.

— Теперь надо намного больше, чтобы прожить. Надо больше всяких вещей. Люди теперь больше покупают, — твердила Джин. — Это жизненный уровень. Он повысился. Все это говорят.

— Продукты, — простонал я. — Тебе их никогда не съесть.

— Так расхваливали, — туманно сказала она.

— И вся эта одежда! Сгниет прежде, чем ты наденешь.

— О, Фрэнк, синтетика не гниет, — рассердилась Джин. Мне хотелось спросить, что она сделает, когда все комнаты заполнятся до потолка, но у меня мелькнула дикая мысль, что она ответит: «Запрем двери и начнем сначала».

— Куда ты их девала? — прохрипел я. — Как ты могла так много истратить?

— У нас «кадиллак», — сказала Джин. — И новый кондиционирующий аппарат. Не включен, конечно, и разные другие вещи. — Она двинулась к телевизору.

— Все! Больше ты телевизор не смотришь, — сказал я, загородив ей дорогу. И больше ничего не покупаешь!

— Хорошо, Фрэнк, — кротко согласилась она.

— Пойди приготовь мне поесть. И ничего из консервных банок! Бифштекс. Лук. Стакан молока.

— Хорошо, Фрэнк, — сказала она и покорно направилась в кухню.

— А потом ляжем спать, — заявил я.

Все было совсем не так, как я ожидал. Неконсервированного ничего не оказалось, и новая кухонная плита не была включена. Еда была холодной. А потом?.. Что ж, может, я слишком многого хотел. Может быть, слишком большой срок отсутствовать три года. Все было безличным, не удовлетворяло. Я чувствовал себя обманутым, раздраженным. Я долго не мог заснуть, а потом увидел сон.

Снилось мне, что я вижу страшный сон. Надо во что бы то ни стало проснуться. Безуспешно звенит будильник. Я беспокойно ворочаюсь. Меня ждет неотложное известие. Произошла какая-то авария. Погас маяк. Или радиолокатор поймал новое скопление астероидов? Во что бы то ни стало проснуться…

Я открыл глаза. Было темно, но я сразу понял, что я не на маяке, где находился бесконечных три года, а в своей спальне на Земле. Сон в моем сне не был кошмаром. Кошмар — то, что произошло в действительности. Денег нет, испарились, брошены на ветер.