Рожденная в огне - Страница 17

– Чем именно интересна?

Он и сам не ощущал ясности по этому поводу и, стараясь собраться с мыслями, начал помешивать чай, ничего не отвечая. Потом сказал:

– Она превосходный художник по стеклу. Ее видение предмета совершенно необычно. А живет в полном одиночестве, бог знает где, в графстве Клер, в крошечном доме, почти без мебели, и все такое. Но тем не менее обстановка там уникальна. Она с головой погружена в работу, однако не любит ее демонстрировать. И это не поза, я чувствую, а совершенно искренняя позиция. Она может быть и грубоватой, и очаровательной – и то и другое тоже абсолютно непритворно.

– Состоит из контрастов?

– Еще каких!

Он удобно устроился в кресле эпохи королевы Анны посреди красивой гостиной, с чашкой севрского фарфора в руке; голова его покоилась на парчовой обивке кресла. В камине горело спокойное пламя, цветы и лепешки на столе были свежими.

Он любил эти случайные чаепития у бабушки, любила их и она. Покой и порядок, царившие в ее доме, а также достоинство, с которым она держалась, и ее увядающая красота действовали на него умиротворяюще.

Ей было уже семьдесят три года, и он испытывал гордость за себя и за нее оттого, что она выглядит лет на десять моложе. У нее была бледная, как алебастр, морщинистая кожа, но, как ни странно, эти приметы возраста лишь подчеркивали спокойствие лица. Глаза же были по-юношески синие, волосы белые и мягкие, словно первый снег.

Она обладала достаточно острым умом и безошибочным вкусом, у нее было великодушное сердце и превосходное, подчас довольно едкое чувство юмора. Словом, для Рогана, о чем он очень часто говорил ей, она была идеальной женщиной. Это ей льстило, даже если она не могла до конца согласиться с ним.

В одном только она огорчала внука – что не всегда могла понять и разделить его профессиональные пристрастия.

– Как идут приготовления к выставке? – поинтересовалась она.

– Неплохо. Но было бы еще лучше, если художник, ради которого я стараюсь, почаще бы отвечал на телефонные звонки. Черт ее побери! – Он справился с раздражением и продолжал: – Доставленные экземпляры превосходны. Надеюсь, ты придешь на выставку и посмотришь собственными глазами.

– Возможно. – Но ее больше интересовал сам автор, нежели его работы, а потому она спросила: – Ты, кажется, говорил, что она молодая женщина?

– Кто?

– Ну, эта… мисс Конкеннан. Я правильно произношу фамилию? Ты упоминал, что она молода?

– По-моему, двадцать с чем-то. Разумеется, молода, и сколько уже успела!

Господи, сведения о ней приходится выуживать из него с большим трудом.

– И, наверное, одевается, как многие сейчас? Вроде той, помнишь? Как ее звали? Кажется, Миранда Уитфилд. Та, что работает по металлу и вся увешана металлическими предметами и разноцветными шарфами.

– У нее ничего общего с Мирандой. – Слава богу, что ничего общего. Он вспомнил, как та преследовала его своим вниманием и докучала просьбами. – Мисс Конкеннан не вылезает из сапог и хлопчатобумажных ковбоек. А волосы… Словно она стригла их садовыми ножницами. Или вообще никогда не стригла и не причесывала.

– Неприглядная, значит?

– Как ни странно, совсем наоборот. Но в другом смысле слова.

– Мужеподобная?

– Да нет. – Он с некоторым стеснением вспомнил и как будто бы даже вновь ощутил тот огромный чувственный заряд, что угадывался в ней, вспомнил ее мгновенную невольную дрожь от прикосновения его руки. – Нет, – повторил он. – Этого бы я не сказал.

Ага, значит, нужно будет обязательно поглядеть на это чудо, заключила его бабушка, на женщину, которая заставила ее внука так затрудниться при описании ее внешности и характера.

– Мой дорогой, она всерьез заинтересовала тебя?

– Естественно. Иначе бы я не стал подписывать с ней контракт. – Он поймал взгляд бабушки, ее иронически поднятую бровь и ответил тем же движением бровей. – Это же мой бизнес, бабушка. Просто бизнес, ничего больше.

– Я так и поняла. – Усмехаясь про себя, она снова налила ему чая. – Расскажи еще что-нибудь о твоих делах.

На следующий день в восемь утра Роган был уже в галерее. Вчерашний вечер он провел в театре, затем допоздна ужинал с приятельницей. Как обычно, Патриция была мила и обаятельна. Вдова давнего его друга, рано умершего от неизлечимой болезни, она казалась ему почти что родственницей. Они с удовольствием обсудили пьесу Юджина О’Нила – за лососиной с лимоном и шампанским – и расстались после полуночи, довольные друг другом, обменявшись платоническим поцелуем. После чего Роган провел почти бессонную ночь. Однако не легкий завораживающий смех Патриции и не возбуждающий запах ее духов были тому причиной.

Причина была в Мегги Конкеннан, в ее выставке, которая надвигалась. Полночи он ругал ее последними словами за то, что она опять словно провалилась в тартарары, ее невозможно поймать по телефону – что за идиотское, какое-то патологическое отвращение к этому нормальному виду связи! – и приходится засыпать ее телеграммами, на которые тоже нет ответа.

Впрочем, одну телеграмму от нее взамен десятка своих он все же получил. Она была чрезвычайно лаконична: «ПЕРЕСТАНЬТЕ МЕНЯ ПИЛИТЬ».

Подумать только, продолжал кипеть Роган, уже открывая элегантные стеклянные двери в галерею, обвинять его в том, что он чересчур беспокоится о выставке. О ее выставке. Нет, какова наглость! Дала ему отповедь, словно капризному надоевшему ребенку. Он не испорченный ребенок, черт побери, а вполне солидный и преуспевающий бизнесмен, который к тому же предпринимает шаги, чтобы дать толчок ее карьере – карьере этой полубезумной талантливой особы. А она не изволит даже поднять трубку своего проклятого телефона и произнести «алло», как всякий умственно здоровый человек! Да будет ей известно, что он не первый день ведет дела с различными художниками и неплохо знает эту братию – их чудачества, их детские претензии, неуверенность в себе и прочие милые комплексы. В этом его профессия, и он умеет ладить с ними, ему хватает на это сноровки и терпения. Однако, чтобы общаться с мисс Конкеннан, никакого терпения не хватит!

Он прикрыл за собою двери и с наслаждением вдохнул спокойный неповторимый воздух галерейного помещения. Здание, построенное еще его дедом, в готическом стиле, с резными каменными балюстрадами, вполне можно было назвать грандиозным. Внутри его располагались несколько десятков залов, больших и поменьше, переходивших один в другой при помощи арочных входов. Витые лестницы вели на второй этаж, где находился самый большой зал – такого размера, словно был предназначен для устройства балов, и ряд небольших помещений, весьма изящно обставленных небольшими мягкими диванами.

Именно в этих комнатах он намеревался разместить работы Мегги. А в зале будет играть небольшой оркестр и подадут шампанское. Во время открытия, конечно, не постоянно. Несколько работ – большего размера – он поставит и в самом зале, остальные – в комнатах.

В который уже раз рисуя все это в своем воображении, он прошел через нижние галерейные помещения в ту часть здания, где располагались служебные кабинеты и запасники.

Управляющего галереей, Джозефа Донахоу, он обнаружил в небольшой кухоньке за чашкой кофе.

– Рановато вы сегодня, – улыбнулся тот, сверкнув золотым зубом. – Кофе?

– Да, пожалуйста. Хотел посмотреть, как продвигаются дела наверху.

– Все в порядке, – заверил Джозеф.

Оба они были примерно одного возраста, только волосы Джозефа начали уже редеть на макушке, и тот постарался компенсировать их потерю тем, что отпустил космы на затылке, сплетя их в прямую тугую косицу. Нос его хранил следы перелома – от случайного удара клюшкой во время игры в конное поло – и клонился немного влево, отчего лицом он походил на пирата. Правда, в отличном костюме самого модного покроя.

У женщин он пользовался оглушительным успехом.

– Вид у вас сегодня не очень, – заметил он Рогану.

– Плохо спал, – ответил тот и налил себе кофе без молока. – То, что прибыло вчерашним рейсом, уже распаковано?