Рождение шестого океана - Страница 37

Дасья терпеливо слушал, ожидая, когда же оратор дойдет до сути дела. Наконец минут через десять тот заговорил о том, что на следующей, неделе состоятся выборы президента.

— Не выборы, а вступление в должность, — поправил Дасья. — Пустая формальность. По закону президентом становится вице-президент Чария. А выборы будут через три года.

Парламентарий, однако, внимательнее прочел законы. В конституции Джанджаристана он разыскал разъяснение к параграфу о вице-президенте. Оказывается, составители ее предусмотрели возможность покушения. Только после естественной смерти президента его заместитель вступал в должность механически. В случае же насильственной или внезапной смерти парламент должен был утвердить полномочия вице-президента, при этом голосующие против могли выдвинуть и другую кандидатуру. И вот они, посетители, все считают, что Чарию надо провалить. Он неподходящий человек—-нетвердый и пристрастный. Вообще Чария не государственная величина... и они настойчиво просят... умоляют... так мечтают, чтобы профессор согласился выставить свою кандидатуру.

— Нет, господа, мне неудобно...

Владелец магазина грохнулся на колени:

— Не погубите! — крикнул он. — Задыхаемся, банки опутали долгами. Одно было спасение — закон против ростовщиков. А придет к власти Чария — сам банкир, сам закон—задушит обеими руками.

— У него в правительстве жрец, — вступил врач. — Мракобесы у власти. В клиниках запрещают вскрывать трупы. Студенты учат анатомию по картинкам. В деревнях черная оспа, потому что нельзя брать коровью кровь для вакцины.

— Отстаем на пятьсот лет... Твердим школьникам, что Солнце — бог, а астрономия под запретом, — добавил декан.

Все заговорили наперебой, надвигаясь на профессора, хватая его за рукава и полы халата. Слова растаяли в общем шуме. Выделялся только хриплый бас студента:

— Вам неудобно?.. А в Джаристане люди дохнут!

Профессор посмотрел на него с улыбкой.

— Разве студенты тоже хотят, чтобы я был президентом? Вы же сами год назад на митинге кричали, что я предаю народ...

— А вы не предавайте! — ответил тот не смущаясь. — Разоблачайте Чарию. Ему от голода прибыль, он спекулянт, откровенный враг. А с вами мы можем и поспорить и договориться.

— Стыдитесь! — крикнул торговец. Другие тоже набросились на студента: «Нельзя же так — профессор рассердится... »

Дасья. поднял руку улыбаясь:

— Нет, я не обижаюсь. Будем спорить и договариваться. Только не на семинарах по теоретической физике.  

Он вспомнил, что два года назад этот самый студент спорил с ним на занятиях, доказывая явную ересь: будто скорость света не предел скоростей.

Убийцу казнили на той же площади, где он поднял руку на президента. На помосте, там, где верховный жрец Солнца ожидал процессию, возвышалась теперь мрачная виселица. И из тех же окон, прячась за шторами, смотрели с любопытством на толпу Тутсхолд и Сайкл;

— Сегодня еще больше народу, — сказал американец.

— Зрелище волнующее, — заметил Тутсхолд цинично. — В тот раз могло и не быть убийства, а сегодня покажут наверняка.

Ровно в полдень на площадь вступил массивный слон, покрытый черной попоной. В траурном паланкине восседал закованный преступник. Держался он спокойно, даже рисовался спокойствием, с высоты посматривая на площадь.

— Артист, — усмехнулся Тутсхолд. — Вилли так и описывал его — местный Геростратишко. Готов сжечь себя, лишь бы на него глазели.

Сайкл зябко передернул плечами.

— А вы уверены, что ваш Вилли уехал?

Тутсхолд посмотрел на него с презрением:

— Пейте ром, Сайкл, от вашего молока расстраиваются нервы. Вилли сел на самолет за два часа до смерти Унгры. А иначе он был бы сейчас на слоне, рядом с убийцей.

Слон между тем остановился у эшафота. Возница, нагнувшись, передал преступника палачу, словно тюк с тряпьем. Палач повернул его лицом к толпе.

— Что он говорит? Что принято говорить перед казнью? —спросил Сайкл с жадным любопытством.

— Не знаю. Не слышно. Молится, наверное.

А полезно было бы компаньонам услышать. Тогда, они не стали бы мешкать у окна, а бежали бы, что есть мочи.

— Люди Джанджаристана, — кричал Дхаттабубия. — Простите, если можете! Я, как ребенок, спаливший дом отца, наделал такое, что и смертью не исправишь. Не петли я боюсь, а ваших укоризненных взоров, джанги и джарисы. Для вас я пошел бы на подвиг, но рука лжеца направила мою руку. Он мазал лицо ореховым соком, говорил по-джарийски, как джарис, а был на самом деле европейцем и служил в банке Чарии. Люди, моя осмысленная жизнь кончилась, сейчас я стану червяком под вашими ногами. Но вы остаетесь жить и думать, подумайте, почему служащий банка желал убить президента?

— Ну, и хватит! — сказал палач и накинул преступнику платок на глаза.

Тутсхолд и Сайкл не слышали речи. Они удивились, почему толпа после казни не расходится. «Никак не налюбуются», — заметил Сайкл. Потом послышался звон разбитых стекол — в окна банка полетели камни. Над решетчатой оградой показались сердитые лица. Распахнулись ворота. Какие-то парни выворачивали руки монументальному швейцару. «Я же только сторож! » — жалобно повторял он.

Теперь ясно слышны были крики: «А где тут европейцы, показывай! Нам они расскажут правду».

Тутсхолд метнулся к телефону. «Полиция! Грабят банк, ломают двери! Парламент? Сообщите вице-президенту: налетчики громят его банк! Комендатура! Штаб главнокомандующего! Бунт! Восстание!! »

Сайкл бегал по комнате, ломая руки:

— Это все вы с вашей страстью к интригам. «Восток, восток! Жизнь тут не ценится! » Расхлебывайте теперь. Я так и скажу: «Это все вы».

— Не смейте, идиот! Ни слова, иначе нас растерзают на месте. Они же не знают ничего!

— Ничего! А если Вилли что-нибудь сказал лишнее этому проклятому убийце.

— Сайкл, ни слова!

Послышались удары. Снаружи били по двери столом. Отскочили филенки, беспомощно звякнули ручки, и в банковский кабинет ворвались гневные люди — те, что воздвигали это здание и после уже сюда не допускались — каменотесы, возчики, землекопы, ремесленники. Впрочем, и владелец магазина — тот, что приходил к Дасье, тоже был здесь.

— Ага, вот вы где попрятались!

— Стой, стрелять буду! — хрипло крикнул Тутсхолд. 

Дюжина рук схватила его. Упал на ковер изящный карманный пистолетик.

— Не бейте! Ай, не бейте!

Но тут за окном послышались звуки горна, цокот копыт. Полицейские теснили людей лошадьми, стреляли из автоматов. Воинственный офицера прыгая через убитых и раненых, вбежал в кабинет...

Тутсхолд, выпятив нижнюю губу, рассматривал себя в разбитом зеркале. По подбородку у него текла кровь. Сайкл сидел на ковре и ругался на чем свет стоит:

— Пусть буду я проклят навеки веков самым страшным проклятием, если останусь в этой проклятой богом стране!

Старший компаньон поглядел на него сверху вниз:

— Ничего не дается даром, Сайкл. Нельзя всю жизнь сосать кровушку у людей и не отдать ни капли своей. Увы, в этой стране бывают недоразумения, Минуту назад я боялся, что вы не доживете до девяноста лет, как ваш дедушка, хотя вы тоже пьете только молоко.

— А будьте вы прокляты с вашим остроумием!

Впрочем, Сайкл нарушил клятву — не уехал из «проклятой богом страны». Как мог он. оторваться от волшебной кубышки, которая уже принесла ему три доллара на доллар и обещала трижды три? Кем был бы он в Америке? Заурядным миллионером, даже не придворным в свите Рокфеллера. Ему хотелось, чтобы Тутсхолд уговорил его, и он поддался на уговоры.

— Потерпите! — говорил Тутсхолд. — Через несколько дней наш друг Чария станет полновластным хозяином в стране и наведет здесь порядок.