Рождение шестого океана - Страница 34

— Успокойся, друг, возьми себя в руки. На нас лежит ответственность за судьбы народа.

Это был Чария. Его и самого нужно было успокаивать. Губы и щеки у вице-президента дрожали, глаза блуждали, лоснящаяся кожа стала серой.

— Где ты был? Мы искали тебя по всему городу.

Маленький профессор прижался лбом к прохладным мраморным перилам.

— На радио, — прошептал он. — Следил за русским кругосветным полетом.

— За русским? В такой час!—Лицо Чарии выразило удивление и даже негодование.

— Этот полет очень важен для нашей страны.

Напрасно Дасья проговорился. Не знал он, сколько бед принесут его неосторожные слова, как будут расплачиваться за них Далекие чужестранцы Новиковы.

— Впрочем, это не имеет значения.—Чария великодушно готов был простить легкомысленного профессора. — Важно, что ты тут, с нами. Мы должны держаться вместе сейчас. Надо создать небольшое, но твердое правительство: я как вице-президент, затем командующий армией, начальник полиции, представители князей, жрецов, деловых людей, ты — от интеллигентных слоев общества. Оставим разногласия, будем верны памяти Унгры... Иначе Европа проглотит нас. Прежде всего надо выпустить воззвание, чтобы все оставались на своем посту.

Дасья кивал головой, соглашаясь. Ему хотелось горевать и не хлопотать ни о чем. Как хорошо, что есть этот энергичный и предусмотрительный Чария! Конечно, не надо бы жрецов и князей в правительство, и так он — Дасья — единственный от науки. Но Чария прав — сейчас надо держаться вместе и не спорить.

Дня через три Дасья приехал в тюрьму и попросил показать ему убийцу.

В сущности это было не его дело. Следствие вели полиция и прокуратура, а он ведал школами и институтами. Но в эти дни перед профессором встал вопрос, на который он не умел ответить: кто враг?

Казалось бы ясно: Унгру убил ударом камня один из жрецов, один из участников церемонии покаяния. Смерти президента желали жрецы храма Обезьяны, защитники суеверий и предрассудков, извечные противники Дасьи, министра культуры и просвещения.

Но сейчас вместе с ним в правительстве сидит верховный жрец Солнца — рядом с министром культуры — министр культов! Они раскланиваются, передают друг другу фрукты и шербет со льдом, совместно подписывают воззвания, призывая сплотиться против врагов. А может быть, жрец и есть главный враг, и не уступки нужны, не соглашения, а непримиримая борьба.

Хитсари — военный следователь по особо важным делам — принял профессора с презрительной почтительностью. Он не уважал «гражданских» и сокрушался, что приходится подчиняться людям без всяких званий. Но член правительства — лицо государственное. Хочешь — не хочешь, надо отчитываться.

—Мы работаем энергично, — сказал следователь. — Уже знаем биографию убийцы, выяснили его привычки и привязанности, установили имена родственников и знакомых. Его зовут Дхаттабубия. Сам он с юга, джарис, из зажиточной крестьянской семьи. Второй сын у отца. У них там принято второго сына отдавать в жрецы. В монастыре с одиннадцати лет. Был на плохом счету. Конечно, теперь наставники говорят, что он был на плохом счету, якобы не слушал старших, даже отлучался из монастыря. Но его прощали за терпение и выносливость. Их там учат переносить голод, боль и всякие пытки не жалуясь. Фанатик. Шел на верную смерть и еще радовался, что умрет.

— Это он говорил вам?

Хитсари пожал плечами.

— Разве вы не знаете наших жрецов? Стиснет зубы и молчит. Ни слова, скорее язык откусит. Мои  помощники бьются с ним третьи сутки. Конечно, в прежнее время умели развязать язык.., но мы просвещенные либералы, мы вежливые и мягкотелые. Вот если, бы нам разрешили ввиду случая особой важности...

— Нет, нет, господин Хитсари, не будем возвращаться к средневековью. Неужели нельзя добиться словами?

— Словами! Хотите, я провожу вас к нему, попробуйте воздействовать словами.

Идти пришлось далеко — дворами, лестницами, коридорами. В асфальтированных двориках, выстроившись попарно, заключенные гуляли — по. часовой стрелке и против часовой. Другие, закончив прогулку, сидели за решеткой, словно звери в зоопарке. В их камерах вместо передней стенки были прутья, чтобы снаружи, из коридора, караульный видел каждый уголок. Зато и сами преступники могли провожать глазами проходящих. Вслед профессору они кричали что-то грубое и насмешливое.

Наконец Хитсари толкнул тяжелую, чугунную дверь, и прямо перед собой Дасья увидел убийцу.

Изорванная одежда, худая жилистая шея, выпирающие ключицы, черное обросшее лицо... Под глазам синяк, рассеченная скула... и глубокие, горящие ненавистью волчьи глаза. Глаза горели, хотя сам преступник еле стоял на ногах. Конвойные поддерживали его.

— Будешь говорить, скотина?! —кричал младший следователь, стуча кулаком по столу..,

Молчание. Глаза горят, зубы стиснуты.

Следователь переменил тон:

— Тебе же стыдно должно быть. Ты жрец, тебе нельзя даже червяка раздавить. А ты камнем старика стукнул, слабого, беззащитного, все равно, что ребенка обидел. Совесть тебя не гложет?

Молчание. Стиснутые зубы.

Тогда вступил Хитсари:

— Имей в виду, что следствию все известно. Мы знаем, кто тебя подослал. Тебя, дурачка, обвели вокруг пальца, уговорили и подставили пор удар, свалили свою вину. Зачем же ты других заслоняешь, тех, кто предал тебя? Пускай лучше их накажут, а ты живи.

Молчание.

Дасья сел в сторонку, чтобы не мешать следователям, взял в руки газету. Это была местная газета, но на европейском языке, потому что джанги и джарисы до сих пор разговаривали между собой на языке изгнанных колонизаторов.

И вдруг Дасья заметил, что глаза преступника прищурились. Он явно старался разобрать заголовок.

— Ты знаешь иностранный язык? — спросил Дасья. У него даже мелькнула мысль: «Не шпион ли из Европы? »

Преступник молчал.

Хитсари усмехнулся.

— У них там целый университет в монастыре. Все знают: и языки, и историю. Даже стихи пишут. Вот посмотрите...

Он извлек из дела потертую, сшитую из отдельных листов тетрадь.

Поеживаясь под ненавидящим взором владельца тетради, Дасья развернул ее с любопытством. Молитвы? Нет, только язык и ритм древних молитв. А содержание совсем земное.

Убийца писал стихи:

о серых пустынях Джаристана, где почва, как потрескавшиеся губы, и поникшие пальмы подобны голодному ребенку у груди мертвой матери. Сердце не жалко вырвать, чтобы кровью смочить их пыльные корни;

о шалашах с соломенными протекающими крышами, где старики радуются, когда на кровать каплет дождь, потому что дождь — это урожай;

о чужеземных демонах, закоптивших страну, опутавших ее стальной паутиной рельсов;

о лесах — зеленых храмах природы, которые гибнут под ударами топоров, чтобы стать горьким дымом в печах изнеженных горожан...

Стихи были слабые, неумелые, но чувствовалась в них щемящая любовь к родной земле, и гордость обиженного хозяина, и мечта о самопожертвовании.

И этот человек убил Унгру — славу, честь, совесть Джанджаристана!

Дасья, смущенный, положил тетрадь на стол, рядом с раскрытым делом. В глаза ему бросился лист протокола, где говорилось, что некий послушник видел, как убийца беседовал через забор с незнакомым человеком, у которого был сломан нос.

— Вы нашли этого человека со сломанным носом? — спросил Дасья.

Младший следователь поспешно закрыл дело.

— Посторонним не разрешают... — начал он.

Хитсари остановил его.

— Перед тобой не посторонний. Это уважаемый министр, господин профессор Дасья.

В ту же секунду что-то тяжелое обрушилось на профессора. Он упал, ударившись головой о косяк, клещи сдавили его горло.

— Оттащите, он задушит его! — услышал Дасья, теряя сознание.  

Стало легче дышать. Профессор открыл глаза. Он лежал в углу... а. против него два солдата и два следователя прикручивали к стулу веревками рвущегося преступника.

— Ненавижу! — кричал тот. -— Всех бы вас одним камнем, отродье дьявола! На запад молитесь, продаете нас европейцам, губите страну, веру, изменники!