Рождение шестого океана - Страница 33

Утечка прекратилась. Выбравшись из люка, Валентин схватил наушники. В микрофоне журчал унылый голос Сергея: «Что случилось, что случилось? Почему молчите, почему не отвечаете?».

«Возобновляю зарядку!» — крикнул Валентин.

Снова загудел генератор, тронулась лента. Вредного искрения не было. Дрожащие стрелки на приборах уверенно двинулись вперед, без задержки миновали роковую цифру 1310, перешли за 1500... 2000..

По расчетам Новиковых ток должен был пойти, когда стрелка укажет 2500. Заветная цифра была близка, но и времени оставалось в обрез. Уже исчез позади золотисто-зеленый массив Америки, сейчас за окном виднелась гладко-серая равнина — Атлантический океан.

Сергей запрашивал по радио:

— Слышите ли вы меня? Через шесть минут пора начинать торможение. Есть ли надежда провести опыт? Если есть надежда, Иринин согласен сделать второй круг. Сообщите, стоят ли делать второй круг?

Вторым кругом Сергей фамильярно называл второе кругосветное путешествие. Ведь оно не требовало добавочного горючего. Ионопланы летели со скоростью спутника и не могли упасть на Землю, способны были по инерции сделать сколько угодно кругосветных полетов.

2500! А ток все не идет! Вот уже и серая гладь океана позади. За стеклами плывет громадный остров с такими знакомыми очертаниями. Столько раз на уроках географии видел Валентин этот широкий подол, стройную талию и остроносую голову со странной прической.

Великобритания! Значит, кругосветный полет заканчивается. Пора тормозить.

— Сближайтесь! — сказал Валентин по телефону Тулякову. — Ток должен пойти.

Ионоплан Сергея летел несколько выше и правее. На фоне темного неба хорошо были видны желтые иллюминаторы и бледное прозрачное свечение возле остроконечного носа. Туляков взялся за рычаги. Снова взревел двигатель, опять тело Валентина стало весомым...

И тут зажглась радуга. Она возникла мгновенно — многоцветный пояс из волнующихся лучей — красных, зеленых, фиолетовых. От плюса к минусу, от ионоплана к ионоплану протянулась она широкой полосой, побежала поперек Млечного пути. Это прорвался через разреженный воздух электрический ток.

Ток шел! Опыт удался! Словно связанные разноцветной лентой, мчались ионопланы под бархатно-черным небом. И лента неслась вместе с ними над Данией, Швецией, Литвой, Белоруссией... В одном ионоплане знаменитый конструктор Иринин пожимал руку Сергею, в другом Герой Советского Союза Туляков поздравлял Валентина, а внизу, на подмосковном аэродроме, полковник Рокотов говорил Ахтубину:

— Значит, впервые в истории люди зажгли полярное сияние. Какие молодцы ваши Новиковы, какие молодцы!

Новиковы отмечали свой успех много раз. Одним из самых приятных был праздничный вечер у Ахтубина за чайным столиком с домашними коржиками. Старик развеселился, потребовал вина, а жена не хотела ему давать, боялась, что вино отразится на сердце.

— Нет, правда, Юлий Леонидович, не нужно, — поддерживал Валентин. — Зачем пить, когда и так радостно? Я, например, не люблю пить. Уважаю свои мозги, не хочу затемнять их алкоголем. Это Сергею требуется. У него тонус пониженный.

— Оба вы хорошие, — улыбался Ахтубин.

Тогда Валентин и задал нескромный вопрос:

— Как же вы угадали, что у нас получится? В Новосибирске три года назад. Пришли мы к вам оплеванные. Ленау жаловался, Глебычев высмеял. Почему же вы нас поддержали?

Ахтубин усмехнулся:

— Не трудно понять, ребята. Войдите сами в мое положение: дают мне новый отдел Дальних передач. Я обязан представить продукцию — новые открытия. Ставлю во главе института Глебычева. Но у Глебычева, хотя человек он знающий, уже семь лет ничего не получается. Копуша он, робкий, не в меру обстоятельный. Робость для руководителя — хуже всего. Приглашаю Веретенникова — не хочет уезжать из Ленинграда. Зову Трубина, но тот больше оратор — придумает на копейку, а напишет десять тысяч статей! Тут являетесь вы и предлагаете неиспробованный вариант. Отказать? Наверняка ничего не получим. Разрешить работать? Вдруг выйдет. Я ничем не рискую. Вы рядовые инженеры, обойтись без вас в лабораториях нетрудно. Я перевожу вас в аспирантуру, разрешаю работать, требую за это предельной нагрузки, и одновременно гоню все другие направления: с постоянным током, с ионизацией воздуха, с высокой частотой. Новиковы тужатся, чтобы обскакать Глебычева, Глебычев нажимает, чтобы не отстать от Веретенникова. А мне безразлично, кто придет первым. Главное — решить задачу любым путем.

— А мы — то волновались, мы — то горячились! — протянул Валентин разочарованно.

— Не слушайте его, молодые люди, он на себя наговаривает, — вмешалась жена Ахтубина. — Ему почему-то хочется прослыть жестким руководителем.

— Нет, это хорошо, что вы горячились,— продолжал Ахтубин. — Потому что сначала я слушал с сомнением. Думал: оригиналы и невежды хотят мир поразить. Осадить их надо. Я искал возражения — и находил, считал ваши ошибки — и потерял им счет. Потом вижу: в свое дело верят, горят, на подвиг рвутся. И думаю: пламя гасить не надо. Если горят, значит что-нибудь сделают, не обязательно в ионосфере. Даже, откровенно говоря, позавидовал по-стариковски, потому что в мои годы на горение сил уже не хватает. А когда горел, не те времена были. Ведь я учился в гражданскую войну. Для меня Шатура была мечтой, Волховстрой — невиданным достижением! А для вас Браток и Красноярск привычны, как телевизор в комнате. То, что для меня вершина жизни, для вас — самое начало. Куда вы придете — мне не увидеть, не угадать. Но придерживать я вас не буду. Летите, пока крылья несут!  

Весь мир следил за кругосветным полетом Новиковых, но цель его знали немногие, среди них и министр культуры Джанджаристана, друг Ахтубина, профессор Дасья. В далекой южной стране он слушал радиосообщения, глядел на часы, перекалывал флажок на карте, следя, как стремительные ионопланы огибают земной шар.

Случилось так, что путешествие Новиковых совпало день в день с церемонией покаяния за обезьяноубийство. Дасью приглашали принять в ней участие, но он демонстративно отказался: не хотел поддерживать суеверие. Был ли Дасья безбожником? Пожалуй, нет. Он учился в Западной Европе и, как многие профессора-европейцы, пожимал плечами, слыша сказку о сотворении мира в шесть дней, но верил, что есть нечто, устанавливающее законы природы. Свое стремление к свободе и просвещению Джанджаристана Дасья называл религией. Конечно, это была не религия, но Дасья был сыном страны, где слова «безбожник» и «преступник» равнозначны.

В тот момент, когда ионопланы мчались над Южной Америкой, а Валентин, невесомый, плавая в ракете, латал трещину, на радиостанцию прибежал один из секретарей Дасьи.

— Ваше превосходительство, беда! Великого учителя нет. Что с нами будет, что будет!

В первую секунду Дасья был ошеломлен. Затем он с криком выбежал на улицу, к своей машине. Чиновник следовал за ним, дрожа и причитая: «Что с нами будет?» Только эти слова и звучали в мозгу профессора.

Унгра был для него другом, нет больше — руководителем, нет, больше — Унгра был учителем, судьей и образцом для подражания. Дасья составлял проекты, просил отпустить средства такому-то и такому-то институту, такому-то театру и строительству. Унгра говорил: «Хорошо», или «рано, увлекаешься, дорогой». Дасья просил, Унгра отмеривал и взвешивал. Дасья мог быть несправедлив: как физик он ущемлял литературу, как ученый ратовал за науку, забывая о дорогах и налогах. Он имел возможность увлекаться и быть пристрастным, потому что его проверял и направлял старик с сиплым голосом, думавший об интересах всей страны.

— Что же будет с нами?

Профессор и министр культуры Дасья чувствовал себя заблудившимся ребенком, щенком, которого выбросили за ворота.

Унгра лежал в вестибюле президентского дворца, на столе, где обычно раскладывали журналы для ожидающих просителей. Тело было укрыто с головой, чтобы не показывать изуродованное лицо, но на простыне проступили бурые пятна. Рядом, на столике, стояли зажженные свечи. Жрецы с унылыми лицами тянули заупокойную молитву. Дасья протолкался в первый ряд и упал на колени. Он плакал, всхлипывая, и, не стыдясь, утирал слезы рукой. Потом он почувствовал, что его поднимают и настойчиво выводят из толпы.