Розанн. Смеющийся полицейский (сб.) - Страница 35

— Динркай, — сказал Рённ.

— Что-то в этом роде, хотя и не с таким сильным «ай».

После паузы эксперт предположил:

— Наверное, этот человек был в очень плохом состоянии.

— Да.

— Возможно, он испытывал сильные боли.

— Вероятнее всего.

— В таком случае, — с облегчением сказал эксперт, — можно объяснить, почему он произнес «ай».

Рённ записывал. Почесывал кончиком авторучки основание носа. Слушал.

— Теперь я окончательно уверен, что эти звуки образуют целую фразу, состоящую из многих слов.

— И как же звучит эта фраза? — спросил Рённ, приготовившись записывать.

— Очень трудно сказать. Очень трудно. Например, там могло быть: дрянь, ай.

— Дрянь, — удивленно повторил Рённ.

— Это всего лишь для примера, естественно. Если же говорить о втором ответе…

— Акальсон?

— Ага, так значит, вам кажется, что это звучало именно так? Любопытно. Я теперь так не считаю. Я пришел к выводу, что он произнес два слова. Вначале «яак», а потом «альсон».

— Что бы это могло значить?

— Ну, можно предположить, что это фамилия. Альсон или, вероятнее всего, Ольсон.

— Яак Альсон? Яак Ольсон?

— Вот именно! Это звучит именно так. Вы точно так же произносите «ль». Возможно, он говорил на таком же диалекте. — После нескольких секунд молчания эксперт сказал: — Впрочем, маловероятно, чтобы существовал кто-то, кого зовут Яак Альсон или Яак Ольсон, так?

— Маловероятно, — согласился Рённ.

— У меня пока все. Я, естественно, пришлю письменное заключение вместе с текстом. Просто я решил, что стоит сразу же позвонить, так как дело может быть срочным.

— Спасибо, — сказал Рённ.

Он положил трубку и после некоторых раздумий решил не докладывать об этих выводах эксперта руководителю расследования. По крайней мере, не сейчас.

Несмотря на то, что часы показывали всего лишь четверть четвертого, было уже совершенно темно, когда Колльберг приехал на Лонгхольмен. Он замерз, устал, в атмосфера тюрьмы не настраивала на радостный лад. Холодная комната свидании была обшарпанной и негостеприимной, и в ожидании прихода того, с кем он должен был встретиться, Колльберг хмуро мерил расстояние между стенами. Биргерсон, человек который убил жену, был подвергнут основательному психиатрическому обследованию в клинике судебной медицины. Вскоре его, наверное, освободят от отбытия наказания и направят в какое-нибудь лечебное заведение.

Примерно через пятнадцать минут дверь открылась и надзиратель в синей униформе впустил низенького лысоватого мужчину лет шестидесяти. Мужчина перешагнул через порог, остановился и поклонился с вежливой улыбкой. Колльберг подошел к нему. Они обменялись рукопожатием и представились друг другу.

Биргерсон оказался приятным собеседником.

— Ассистент Стенстрём? Конечно, припоминаю. Очень симпатичный. Я попрошу вас передать ему привет от меня.

— Он мертв.

— Мертв? Не понимаю. Такой молодой человек… Как это случилось?

— Вот об этом-то я и хотел бы поговорить с вами.

Колльберг вкратце объяснил, что ему нужно.

— Я прослушал все, что было записано на пленку, — сказал он в конце. — Однако догадываюсь, что он не всегда включал магнитофон, например, во время еды или когда вы пили кофе.

— Верно.

— Но ведь вы и тогда разговаривали друг с другом.

— Конечно. Так часто бывало.

— О чем вы разговаривали?

— Так, обо всем.

— А может быть, какая-то тема особенно заинтересовала Стенстрёма?

Биргерсон задумался и покачал головой.

— Мы в основном просто болтали. О том, о сем. Какая-то особенная тема? Что бы это могло быть?

— Именно это я и хотел бы знать.

Колльберг вынул из кармана блокнот, который обнаружил в квартире Осы, и показал его Биргерсону.

— Вам это о чем-нибудь говорит? Почему он написал «Моррис»?

Лицо собеседника просветлело.

— Мы, по-видимому, разговаривали об автомобилях. У меня был «моррис» восьмой модели, такой большой, ну, вы, наверное, знаете. Очевидно, как-то при случае я упомянул об этом.

— Ага, вот как. Если вы что-нибудь вспомните, позвоните мне. В любое время.

— Мой «моррис» был старенький и выглядел не очень представительно, зато как ездил. Моя… жена стыдилась его. Говорила, что это развалина, а у других новые автомобили…

Он заморгал и умолк.

Колльберг быстро закончил разговор. Когда надзиратель вывел убийцу, в комнату вошел молодой врач в белом халате.

— Ну, и какого вы мнения о Биргерсоне? — спросил он.

— Он производит приятное впечатление.

— Да, — сказал врач. — Он в полном порядке. Единственное, что ему нужно было сделать, так это избавиться от стервы, на которой он женился.

Колльберг внимательно посмотрел на врача, спрятал свои записи и вышел.

В субботу вечером — было уже половина двенадцатого — Гюнвальд Ларссон едва не замерз, хотя на нем было самое теплое пальто, меховая шапка, лыжные брюки и зимние ботинки. Он стоял в подъезде дома номер 53 на Тегнергатан так тихо и неподвижно, как умеет стоять только полицейский. Стоял он здесь не случайно, и его нелегко было бы заметить в темноте. Торчал он здесь вот уже четыре часа, причем это был не первый вечер, а десятый или одиннадцатый.

Он намеревался поехать домой, когда погаснет свет в окнах, за которыми он наблюдал. Без четверти двенадцать у подъезда дома на противоположной стороне улицы остановился серый «мерседес» с иностранными номерами. Из него вышел какой-то мужчина, он открыл багажник и вынул оттуда чемодан. Потом пересек тротуар и открыл входную дверь. Через две минуты за опущенными шторами в двух окнах первого этажа зажегся свет.

Гюнвальд Ларссон широким быстрым шагом перешел улицу. Нужный ключ он подобрал еще две недели назад. Войдя в дом, он снял пальто и, старательно сложив его, повесил на поручень мраморной лестницы, а меховую шапку положил на пальто сверху. Потом он расстегнул пиджак и положил руку на пистолет, висящий на поясе.

Он давно знал, что дверь открывается внутрь. Секунд пять он глядел на дверь и думал: «Если я выломаю дверь и войду без всякого законного основания, это будет служебное преступление и меня, вероятно, понизят или даже уволят».

Потом он одним ударом ноги выломал дверь. Туре Асарсон и мужчина, который приехал в автомобиле с заграничными номерами, стояли с двух сторон письменного стола. Как ни банально это выражение, но стояли они, словно пораженные громом. Открытый чемодан лежал между ними.

Гюнвальд Ларссон, держа их под дулом пистолета, одновременно закончил мысль, начатую на лестничной площадке: «Ну и пусть, я всегда смогу снова уйти на флот». Он поднял трубку и набрал номер 90000. Сделал он это левой рукой, не опуская оружия. Он ничего не говорил. Те двое тоже молчали. Говорить здесь было нечего.

В чемодане находилось двести пятьдесят тысяч таблеток с надписью «Риталин». На черном рынке наркотиков содержимое чемодана стоило около одного миллиона шведских крон.

Гюнвальд Ларссон вернулся в свою квартиру в Булморе около трех часов утра в воскресенье. Он был холост и жил один. Двадцать минут он, как обычно, провел в ванной перед тем, как надеть пижаму и отправиться в постель. Он открыл книгу, которую читал уже в течение ряда дней, но через несколько минут прервал чтение и протянул руку к телефону.

У Гюнвальда Ларссона было правило не думать о работе, когда он находился дома; он не мог вспомнить также, чтобы когда-нибудь звонил по служебным делам после того, как лег в постель.

После второго сигнала он услышал голос Мартина Бека.

— Привет. Ты уже знаешь об Асарсоне?

— Да.

— Мне тут только что кое-что пришло в голову.

— Что?

— Что, возможно, наши рассуждения были ошибочными. Стенстрём, конечно, же следил за Гёстой Асарсоном. А тот, кто стрелял, убил сразу двух зайцев. Асарсона и того, кто за ним следил.