Роза ветров - Страница 56
Старая Рябиновка хорошо знала Лебедева. Его приглашали в гости и обижались, когда он отказывался.
Когда беседовали с учителями, Степан ощутил одну немаловажную для себя истину: он понял, что, выискивая причины слабой работы школы, выбрал верную линию. Учителя с желанием говорили о своих делах.
Уезжая, Лебедев сказал учителям:
— Когда у Станиславского спросили, что такое театр, он ответил примерно следующее: соберите самых талантливых актеров, постройте самое красивое и дорогое, из чистого золота, здание театра, но это не будет театром. Театр — коллектив единомышленников-актеров, связанных одной целью. Школа — почти то же самое… В последние годы в Рябиновке школа разваливалась, хотя успеваемость значилась более высокой, чем сейчас. Сейчас ваша школа набирает силы… Но успокаиваться вам никак нельзя… Нащупали — тяните… Верю, что не подкачаете… Почтальон Николай Иванович поговаривал раньше так: «Кто остановит ручей, если в горах начал таять снег?» Вот почему я уверен в вашем успехе.
Все были веселы, смеялись. Стоял за окном спокойный зимний вечер. На краю земли, за озером, потухал закат. Пламенели низкие облака. Пролетали реденькие снежинки.
А Галка Кудинова жила в эти дни в каком-то завороженном, ласковом сне. Она красивела лицом и добрела сердцем. Все заботы ее состояли в том, чтобы сходить на озеро за водой, убрать комнаты и погулять. По вечерам Галка бывала в клубе. Никто из подружек и из друзей не обижал Галку худым словом или ухмылкой. И это укрепляло в ней чувство уверенности и гордости. Гордость, не понятная раньше, росла с необычайной силой. «Буду матерью! Стать матерью — это ведь совершить подвиг!» Она так и считала. И если бы кто-нибудь начал подсмеиваться над ней, она не расстраивалась бы и не сердилась. Она просто не заметила бы этого ничтожного человечка: ему непонятны и неведомы чувства матери, а потому он беден.
Однажды на озере около проруби ее остановила Акулина Егоровна:
— Погляжу на тебя, Галя, станешь ты бабой и не заснуть спокойно ни одному рябиновскому мужику.
— Пусть не спят.
— Они и тебе покою не дадут!
— Ничего. Отобьюсь как-нибудь! — Галка подняла коромысло.
— Постой, постой! — Акулина Егоровна оглянулась. — А скажи ты мне, девка, от кого все-таки у тебя брюхо-то?
— От тебя, тетя!
— Не шути, Галя, слушок ползет, будто без Виталька мово тут дело не обошлось. Ты скажи честно, я с ним скоро расправлюсь!
Галка захохотала:
— Я с твоим Виталькой, тетя, на один гектар не сяду. Не то что это дело.
— Погоди, погоди, да неужто директор, Степан Павлович?
— Так неужто твой Виталька, тюремщик конопатый!
Галка легко вскинула коромысло и пошла круто, не оглядываясь.
— Гляди, девка, пробросаешься!
— Не бойся, тетя Акулина, не пробросаюсь.
Вечером в клубе, после концерта, к ней подошел Виталька.
— Ты не торопишься? Поговорить бы.
— О чем?
— Так надо, поди, нам с тобой о ребенке подумать.
— Почему это нам, да еще с тобой?
— Но, Галя, ребенок-то наш, совместный…
— Никакого касательства ты к ребенку не имеешь. И не твой он вовсе. Не мели, рыцарь.
Спесь с Витальки сошла, как шерсть-линька со старого зайца.
— Ты, значит, против!?
И опять Галка начала смеяться, как там, на озере, у холодной парной проруби.
— А ты, поди, думал, что «за». Сейчас кинусь на тебя. Жених — перестарок, блатной. Не из той я породы, товарищ!
Все эти маленькие стычки зажигали в сердце Галки большой ровный огонь. Она обдавала собеседников загадочным взглядом.
— Эта двухжелтышная, кому если в жены попадет, — приценивался Увар Васильевич, — эта выкрасит и выбелит. И печкой по голове будет бить — все в радость. Чистая Фешка, только, пожалуй, еще похлеще.
Новогодний праздник отец, мать и Галка встречали в школе.
Залитые ярким светом коридоры и классы были полны родителей и ребятишек. Ученицы старших классов, одетые в белые шелковые платья, в кокошниках, поздравляли взрослых у входа, усаживали кто куда хотел. Работала комната сказок, и концертный зал, и буфет, и кинозал, и аттракционная. Было шумно и жарко. Степан пожимал руки отцу и матери. Он был изящен в своем новеньком черном костюме, в белой рубашке с черным галстуком.
Около двенадцати Увар Васильевич пригласил их в кабинет Степана и вывернул из полушубка бутылку шампанского. Отец, мать, Степан с Уваром Васильевичем выпили по полному фужеру.
— С Новым годом, Степан Павлович! За твое здоровье! — говорил польщенный вниманием отец.
Снился в ту ночь Галке сон, от которого долгие дни она не могла уйти. Дед Увар говорил Галке и Степану смешные слова: «Если для тебя замуж выскочить так же легко, как высморкаться, значит, замуж не ходи. Если ты задумал жениться, так знай — это дело нешуточное: жениться — не лениться, хоть неохота, да вставай». Кругом были люди, и она держалась за руку Степана. И рука у него была как будто сплетена из березовых корней, колючая и твердая. Какой-то похожий на Витальку парень громко кричал, называл Галку и Степана женихом и невестой. И Галке было нисколечко не стыдно… А потом слышала она шепот матери: «Ненаглядные вы мои детушки! Сегодня я вас называю парнем и девушкой, женихом и невестушкой… Берегите себя, берегите то, что соединило вас!»
Матери не было видно, слышен был только шепот, и Степану это не нравилось, он заикался, просил: «Вы объявите по радио!» Галка держала его за крепкую руку: «Ну зачем ты так? Объявишь, что я невеста, а я уже с ребеночком скоро буду!» Но радио треснуло три раза, будто кто щепал большую лучину, и начало говорить о нем, о Степане, и о ней, о Галке, хорошие слова. И в небе над озером, как эмблема, всплыли два соединенных вместе золотых кольца. Степан целовал Галку. А Павел Николаевич Крутояров говорил басом: «В соответствии с законом о браке Российской Советской Федеративной Социалистической Республики брак записан и объявляю вас мужем и женой». — «Давно бы так. Я все время этого ждала. С первого дня, как его увидела. Я только не знала, что Степан меня любит. Он ведь старше меня на семь лет», — говорила Галка. «Это ничего, что старше, — закусывал ус дед Увар. — Ребятишки хруще будут!»
И Галку начинал жечь стыд… Уходил совершенно равнодушный ко всему Степан, и она оставалась одна. Мать-одиночка. Но ей было решительно все равно.
— Пить! — этот крик услышала Феша и испуганно вбежала в комнату дочери.
— Что с тобой, дочуронька?
— Пить, мама. Пить захотела, — как можно спокойнее сказала Галка. — Ты не бойся. Я ничего.
Заснуть Галка не могла до утра. Она делала вид, что спит, потихонечку всхрапывала, стараясь усыпить бдительность матери, а сама думала-думала об этом странном сне. «Зато я узнала. Никому не скажу об этом, но сама знаю. И это уже хорошо. Знать каждый человек должен, для чего и для кого он живет!»
…Вскоре Галка родила сына, полновесного богатыря. Родила в только что открытом колхозном роддоме, одна во всех больших светлых палатах. И врач, и фельдшер-акушер, и нянечки поздравляли ее, а безымянный малыш цапал сырыми ручонками налившуюся Галкину грудь и сосал аппетитно, наслаждаясь свободой. Галка смеялась, трогая его упругое тельце, и весь мир казался Галке сердечным и новым.
Первым узнал о прибыли в семье Кудиновых Увар Васильевич, потому что не было на селе человека, который бы вставал утром раньше него. Едва появились на небе старые крестьянские звезды Кичиги, он заявился в приемный покой роддома.
— Ну, есть кто?
— Есть. Парень.
— Вот и хорошо. Вы давайте, девушки, побольше принимайте. Можно каждый день. А то в колхозе трактористов нехватки. — И смеялся Увар Васильевич так, как могут смеяться здоровые люди.
Потом прибежали мать и отец. А потом все шли и шли. Весь день. И строгая акушерка сказала Галке, что так нельзя, что это нарушение режима. Галка глядела на нее, соглашалась:
— Да разве я зову их? Нельзя, я и сама понимаю.