Роза ветров - Страница 5

Старшина Завьялов ставил себе в заслугу «спасение» Павла Крутоярова. Гвардии лейтенант Федор Левчук радовался замечательной педагогичности батальонного командира Беркута. Беркут же еще раз проверил на «массе» одного из своих командиров: с ними он собирался высаживаться в тыл врага, характеры их он хотел знать до малой детальки. Он и раньше любил составлять мнение о комсоставе не по официальным характеристикам, а по настроению рядовых, по маленьким, казалось бы, незначительным репликам и даже шуткам. Детали складывались в образ, точный, позволяющий делать безошибочные выводы.

Все были довольны исходом собрания. Терзался только Павел Крутояров. После отбоя, захватив с собой плащ-палатку, он ушел в рощу, лег на отволгшую траву и предался размышлениям о случившемся. Мелькали в глазах лица ребят… Не было в выступлении Вани Зашивина его обычной доброты. Отчего же? Павел готов был понести любое наказание, только чтобы все выходило начистоту. Он боялся быть отчисленным в нестроевики и написал об этом Беркуту. Он боялся клеветы, которая могла взрасти лишь из-за одного промаха: ведь найдутся люди, которые усмотрят в неудачном приземлении нежелание служить. «Отлынивает!» — так и скажут. Весь взвод, кроме командира, приземлился удачно. Почему?

«Десантник должен быть на голову выше солдата из любого другого рода войск. Он должен уметь все. Это самый смелый, дисциплинированный воин, готовый к любым испытаниям», — говорил Беркут. Впрочем, подобное он говорил и не десантникам, а тем, кто вместе с ним уходил от врага, прогрызая вражеские заслоны. Павел не жалел себя, не искал оправданий. «Самый дисциплинированный?» Какое там! Шуточки всякие, выпивка. Людмилка… И тот прыжок!

Он придумывал слова извинений, хотел повиниться перед майором Беркутом, перед лейтенантом Левчуком, старшиной, Людмилкой, Сергеем Лебедевым и Ваней Зашивиным. Он любил их всех. Он не умел объяснять себе свои чувства; они смешивались в сознании в нечто единое, в котором была и Людмилка, и тихий берег в родном селе, и береза, под которой они встречались, и дядя Увар Васильевич, и тетка Авдотья Еремеевна с материнским радушием на лице, появлявшемся в минуты, когда Павел ранними утрами возвращался с рыбалки и садился завтракать! Такое, или похожее, было в жизни каждого. А если было, значит, поймут!

Открытый и сердечный парень комсорг Ваня Зашивин. Еще вчера вечером он играл на баяне и пел песню о четырех Степанах:

Ноги его пристукивали, притопывали, руки носились по клавишам, как в вихре. Пилотка чудом держалась на затылке.

Не быстро умел Павел Крутояров находить друзей. Но сержант Иван Зашивин был его другом. Это он просил Павла, уходившего в увольнение в город, передать телеграмму жене. «Так и отбей, — говорил, — люблю тебя и Степку, люблю тебя и Степку. Три раза повтори. Вот адрес: Копейск Челябинской области. Отбей, Паша, потому как я не могу по-иному. Ведь и у тебя любовь к Людмиле не маленькая». — «Но Степки у тебя покамест никакого нет. А вдруг девка родится?» — «Сейчас уж родился! Не девка, Степан. Во сне видел».

А потом письмо Светланы он показывал всему взводу. Обведенная красным карандашом на клетчатом тетрадном листке детская пятерня. «Видите, какая ручища у моего наследника! А?» Иван белозубо смеялся и наигрывал на баяне песню о четырех Степанах.

Он приносил котелки с подрумяненными в духовке сочными котлетами с чесноком в санчасть. «Да сыт я! Чего ты носишь?» — смущался Павел. «Ешь давай! Не форси!» — посмеивался комсорг.

О войне Ваня говорил жестко, ругался: «Фашисту пространство надо, а то не поймет, что нельзя пялить глаз на чужой квас… Ох, и подожжем мы евонные мундиры, аж до самых хлястиков! Попомните меня!»

Как же он мог говорить такое на собрании? И про Людмилку такое сказал? Что с ним произошло? Нет, нет, это не его слова, сторонние.

Павел вздрогнул. Темный силуэт проплыл за деревом.

— Это ты, Павел? Это я, Зашивин Иван.

— Ну?

— Не могу заснуть. Недопонял я что-то в этом деле. Прости.

— Зачем надо было так, принародно поглумиться?

— А ты знаешь, кто посоветовал привести в качестве примера недостойного поведения именно тебя?

— Кто?

— Земляк твой. Старшина Завьялов.

— Не может быть, Ваня. Он же на собрании что крикнул? Разве ты забыл?

— Мне-то какой расчет врать? Виноват я перед тобой. Не сдержался. Чужой совет словил и понес…

Павел успокоился, даже повеселел:

— Черт с ним, со всем этим делом. Давай двинем домой, подъем скоро.

Брезжила утренняя заря. На окраинах маленького подмосковного города пели редкие петухи. Новое утро катилось над миром.

Наступила зима. Разыгрались в степях, по оврагам и рощам бураны. Начались учебные маневры. НП воздушно-десантной гвардейской бригады расположился на крутом взлобье, поросшем сосняком. В долине дымили оборонительные линии «противника». В двенадцать часов по сигналу красной ракеты открыли огонь минометчики. Потом двинулись друг на друга цепи. На флангах заработали станковые пулеметы. От холостых автоматных очередей звенело в ушах.

И вдруг все стихло. Опустили оружие, забыли о войне — по равнине, почти на одинаковом расстоянии от мнимых противников, заломив рога на спину, бежал лось-горбач, за ним рысила комолая лосиха. Как только стрельба затихла, звери остановились, прядая ушами, осматривались.

— Вот они, красавцы, — защелкал языком старшина. — Сейчас я срежу.

— Тише! — предупреждали его солдаты. — Пусть уйдут.

Никто не заметил, как старшина, пошарив в грудном кармане, загнал в патронник боевой патрон. Громыхнул выстрел. Вспушила у самых ног лося снежный султан пуля. Горбач сделал огромный прыжок и, легко выбрасывая тонкие ноги, рванулся на цепь. Солдаты вжались в снег. Лось подбежал к стыку подразделений, увидел незамкнутый проход и спокойно прошел его. За ним проскочила лосиха. Потом они бежали уже легкой рысцой, не оглядываясь, будто знали, что тут, на взгорье, собрались не враги, а друзья.

На привале после анализа «наступления» Федор Левчук «отесывал» старшину. Разговор шел более чем крепкий.

— В беззащитную скотину стреляешь! — кричал Левчук. — И не совестно?

— Да что она, колхозная, что ли? Щи были бы добрые. Надоела уже похлебка!

— А если бы укокошил кого-нибудь на той стороне? Вот была бы похлебка.

Крепко попало и взводному, Павлу Крутоярову: старшина временно был зачислен в расчеты первого взвода, и Крутояров, как и другие командиры взводов, должен был лично отвечать за расходование боепитания, выделенного на маневры.

— Откуда во взводе взялись боевые патроны? Вы что, под трибунал захотели? — угрожал Левчук.

Павел смущенно отмалчивался. Он, конечно, понимал, как и сам ротный, что старшине ничего не стоило «сэкономить» боевые патроны на стрельбах. Но ответственность есть ответственность.

Именно в этот день Павел впервые и всерьез задумался о метаморфозах, происходящих с ротным старшиной… Случилось так, что старшина, вернувшись из одного гарнизонного наряда, принес старый немецкий фотоаппарат «Кодак», две новеньких опасных бритвы и машинку для стрижки волос — «нолевку». С тех пор в батальоне он стал завзятым фотографом и парикмахером. Но в каждом деле допускал «переборы». Бреет клиенту голову — мыло с лезвия вытирает о его же гимнастерку, сфотографирует кого — обязательно деньги просит на «проявитель-закрепитель». Те, кто посмиренней, молча сносили эти старшинские выходки. Но Павел увидел в этом худое.

— Ты только попробуй хотя бы одну каплю мыла уронить мне на гимнастерку, — говорил Павел, — я тебя заставлю с четвертого этажа без парашюта прыгать.

— Не волнуйся, — отвечал Завьялов. — Тебя как земляка по-культурному побрею.